Еще одно Рождество
Автор: Saint-Olga
Paring: Северус Снейп/Гарри Поттер
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance/Angst
Из цикла “Рождественские истории”
Summary: Для магглов существует только два состояния – живой и мертвый. Но маги могут и не умереть до конца… хотя хорошо ли это? (Вариант второй).
Disclaimer: Все узнаваемое принадлежит Дж.К.Роулинг.
Размещение: Если вы хотите разместить этот рассказ на своем сайте, свяжитесь, пожалуйста, предварительно со мной.
Еще одно Рождество пришло и собирается уходить. Я снова иду по мрачным коридорам слизеринского подземелья, которое никогда не меняется, к своим комнатам, шепотом произнося пароли, сливающиеся в один беспрерывный речитатив. От кого я защищаю свои секреты? Для чересчур любопытных школьников хватило бы двух заклинаний и моего имени. Старая, военная еще привычка, как она цепляется за жизнь, почти как я сам когда-то… Но вот поворотам и переходам приходит конец, и я останавливаюсь перед дверью. Достаю из кармана и надеваю на безымянный палец правой руки тоненькое кольцо. Смотрю на гладкую деревянную поверхность, заранее представляя все, что сейчас произойдет, шепчу последний пароль и толкаю тяжелую дверь.
- Ну, Сев, как все прошло?
Ты тщательно и тщетно пытаешься скрыть жадный интерес под маской безразличия, едва поднимаешь голову от книги, но голос звенит, и я улыбаюсь про себя. Ты всегда задаешь этот вопрос, когда я возвращаюсь с рождественского пира, и всегда пытаешься притвориться, что спрашиваешь просто из вежливости, а на самом деле тебе все равно. Гриффиндорец, пытающийся усвоить слизеринские штучки… Лет через сто, может, и научишься.
- Доброй ночи, Гарри, и не называй меня “Сев”. Ужасно, как всегда, – мой ответ тоже неизменен из года в год. Маленькая милая традиция…
Ты лежишь на животе на ковре перед камином и наблюдаешь сквозь полуопущенные ресницы, как я прохожу по комнате к себе, оставив дверь приоткрытой, неторопливо снимаю праздничную мантию, усыпанную конфетти и серпантином, накидываю просторный шелковый халат, черный, разумеется, возвращаюсь, наливаю в бокал красного вина и наконец опускаюсь на широкий диван, прямо перед тобой. Отпиваю глоток – вино холодной терпкой сладостью прокатывается по языку, успокаивая, освежая. Несколько секунд проходят в полной тишине, потом ты как бы нехотя поднимаешь вечно лохматую голову и устремляешь на меня вопрошающий взгляд немыслимо зеленых глаз. Я вздыхаю и начинаю:
- Ты вел себя просто отвратительно.
- Да? – в твоем голосе такая искренняя радость…
- Да.
- И что же я натворил?
- До того, как напился, или после?
- А я напился?! – восторженно.
- До поросячьего визга. И танцевал канкан с Полной Леди и каким-то унылым испанцем из Хаффлпаффа.
- Потряса… То есть, я хотел сказать, не может быть! А еще что?
- Поттер, может, вы позволите мне рассказать все по порядку? – с напускной суровостью интересуюсь я, добавляя для большей доходчивости фирменный мой взгляд. Ты прыскаешь, моргаешь и изображаешь примерного ученика (в качестве примера используя Грейнджер в первый день учебы). Я продолжаю:
- Так вот. Еще до того, как ты напился, и даже до пира - !!! - ты умудрился нашпиговать кабинет директора какой-то дрянью из этой лавочки Уизли… не знаю уж, что там такое было, но как раз на середине поздравительной речи все портреты из кабинета сбежались в зал и закатили скандал. И поверь мне, такого скандала стены Хогвартса не видели с тех пор, как Салазар ушел отсюда, хлопнув всеми дверьми сразу!
- Это как?
- Именно так. Собственноручно он хлопнул только одной – входной, она же выходная, а все остальные хлопнули одновременно с ней. Он связал их каким-то заклятием. Я, конечно, этого не слышал, меня тогда еще и в проекте не было, но звук, говорят, был знатный.
- Могу себе представить! – выдавливаешь ты сквозь смех.
- Так вот. Когда портреты унялись немного, выяснили, что шутку подстроил ты, выразили свой праведный гнев и получили заверения в том, что ты будешь строго наказан – но ведь не в рождественскую же ночь, зачем портить праздник окончательно! – пир продолжился. Ну, не буду докучать тебе подробным описанием того, как и чем отличились Уизли… - (я знаю, что тебе невыносимо интересно это узнать, но надо же что-то оставить на завтра?) – это займет столько же времени, сколько и оглашение их родословной, начиная с Артура и Молли…
Их семеро детей, ни один из которых не погиб в Войне и даже не был ранен, хотя все принимали в ней самое активное участие, после ее окончания дружно (возможно, даже на семейном совете) решили, что восполнение потерь от Войны ложится целиком и полностью на их плечи… не на плечи то есть, а… Ладно, не будем вдаваться в подробности. Короче, ни в одной из семей Уизли не бывает меньше троих детишек. А поскольку все Уизли всегда учились в Хогвартсе, и ни один приличный факультет их к себе не примет… Все маги уже лет двадцать шутят, что Гриффиндору пора сменить цвет с красного на рыжий – так вернее будет. А можно и название поменять.
- В общем, твой крестный раздобыл где-то ящик армянского коньяку – и превосходного! – и решил распить все за один раз. С тобой на пару.
- А Ремус?
- Да, Люпин, может, и смог бы его остановить… но сегодня полнолуние.
- Полнолуние? Я так давно не видел…
Твой взгляд устремляется вдаль, на лице появляется странное выражение. У меня сжимается сердце, и в горле комок… Я смотрю на тебя, юного, полного жизни – и заточенного здесь, взаперти… И в который раз думаю – а был ли я прав?
- Сев?
Оказывается, ты уже очнулся от задумчивости, а вот я – как раз наоборот.
- Да… Разумеется, вдвоем вы это дело не осилили и в итоге споили чуть ли не весь замок. Закончилась ваша попойка вышеупомянутыми танцами. Кстати, Альбус не пил, однако все порывался к вам присоединиться. Но вы его прогнали.
- Обалдеть… То есть, я хотел сказать…
- Ты хотел сказать именно то, что сказал. Хотя я бы предпочел, чтобы ты не употреблял при мне словечки из лексикона Уизли, мне их и так хватает.
- Жаль, что меня там не было.
- Если бы ты там и был, то утром все равно ничего бы не вспомнил.
- Неужели все было так уж ужасно, что стоило накладывать Забвениум?
- Что? Да нет… Просто все были настолько пьяными…
- А-а…а-а-ах! – ты сладко зеваешь.
- Иди-ка спать, Гарри… - я и сам до сих пор удивляюсь, как ласково звучат мои слова.
- Не хочу.
- Гарри! Ты ведешь себя, как трехлетний ребенок.
- Ничего подо…о-о… - новый зевок прерывает тебя на полуслове.
- Вот видишь.
Помотав головой, ты все же встаешь, с угловатой грацией подростка потягиваешься всем затекшим телом и скрываешься за рамой, чтобы мгновения спустя появиться в спальне. Я молча наблюдаю, как ты раздеваешься, слишком сонный, чтобы превратить простые движения в сногсшибательное действо. Но прежде чем лечь в постель, ты все-таки приглашающе проводишь рукой вдоль тела:
- А может…
- Нет, Гарри. Не сегодня. Мы оба устали.
Ты киваешь и ныряешь под одеяло. Я еще долго сижу, глядя на тебя, спящего, на упрямый подбородок, красиво очерченный рот, едва заметный темный пушок над верхней губой, щеки, не знающие бритвы, дуги бровей, бледную молнию шрама на чистом лбу. Ты совершенно не похож на того типа из Большого зала, под которым на бронзовой до блеска начищенной табличке написано твое имя. Косая сажень в плечах, квадратная челюсть и потрясающее высокомерие – “Великий Гарри Поттер, Победитель Лорда Волдеморта, Спаситель Мира Магов и Магглов…” - сколько эпитетов , обязательно начинающихся с большой буквы, придумал для тебя “Пророк”? И не сосчитать… Художник, писавший тот портрет, наверняка верный его подписчик. Он тебя и не видел-то ни разу… Как Блэк с Люпином его выносят? Впрочем, они знали тебя хуже, чем я…
Неторопливо потягивая вино, я сравниваю то, что вижу, с тем, что помню, в стотысячный раз проверяя – все так? все точно? Наконец последние терпкие капли скатываются в горло, и я встаю, тихо, чтобы не разбудить тебя, иду к себе, беззвучно закрываю дверь. Подхожу к большому зеркалу на стене и смотрю теперь уже на себя. Черные волосы, “как у деревянной куклы” - так, кажется, было в какой-то маггловской детской книжке, про которую ты мне рассказывал? – хмурые брови, глубокие складки от крыльев носа к уголкам презрительно поджатых губ… Я усмехаюсь – отражение усмехается в ответ, протягивает, повторяя мой жест, одну руку к другой и медленно стягивает кольцо с пальца.
Сеть морщин причудливо изрезала кожу, губ почти не видно, только узенькая сизо-фиолетовая полоска. Брови и волосы белее, чем были в свое время у Дамблдора. Под глазами мешки, сморщенные веки - красные, припухшие - и алая паутинка раскинулась по белкам. На руках – пигментные пятна. И еще… Присматриваюсь: так и есть. Дрожат. Как у старика. Да я и есть старик. Пятьдесят лет прошло с тех пор, как ты стащил у меня из кладовой шкурку бумсланга… Только взгляд остался прежним. Фирменный взгляд профессора Снейпа. Он все так же безотказно действует на шумных первоклашек и нахальных семиклассников. Но боюсь, скоро мне придется уйти на пенсию – руки дрожат, ты же видишь…
Да нет, ты-то как раз и не видишь. Я начал носить кольцо, еще когда в волосах появились первые меловые полосы. Зачем? Чтобы ты не замечал, как бежит мимо время, не дотрагиваясь до тебя. Гарри, мой Гарри, мой вечно шестнадцатилетний мальчик… Да, ты знаешь, что почти полвека прошло с Последней битвы – но для тебя все годы похожи один на другой, и все дни, даже утро и вечер – в моих подземельях нет окон, и время можно определить только по бою старинных часов…
Поколебавшись, я снова надеваю кольцо, и враз помолодевшее отражение устало смотрит мне в глаза. Я отвожу взгляд; рядом с зеркалом прислонена к стене картина без рамы, прикрытая от пыли темно-изумрудным бархатом. Ткань сползла, и виден угол картины, каменный пол и край черной развевающейся мантии. Надо бы закрыть… Но протянутая рука по собственной воле стягивает ткань вовсе, и я смотрю на двух своих молодых двойников: бессильно уронившего руку - в зеркале и неподвижного (пока!) – на картине. У одного взгляд презрительно-холоден; у другого глаза будто присыпаны пеплом. Я устал…
Мне недолго осталось, Гарри. Лет пять, от силы шесть. А преподавать – год-два: какой из меня Мастер Зелий, если руки трясутся… Хотя, наверное, я не буду цепляться за эти огрызки – к чему? Доучу этот год – и на пенсию… Поедем в особняк, там хорошо, не надо будет сидеть в одной комнате. Конечно, мои родственнички – те еще зануды, но и среди них есть интереснейшие люди… В конце концов, что может быть хуже этого полудобровольного заключения в четырех стенах?
Я в последний раз смотрю в глаза самому себе, написанному маслом на холсте, ждущему короткого приказа, чтобы ожить. Придется подождать еще немного, совсем немного – всего лишь до моей смерти… Одним взмахом накрываю картину. Свет тонет в глубоких складках бархата, такого же, каким накрыта моя постель. Глядя на нее, я бездумно пожимаю плечами и иду обратно в комнату.
Ты лежишь в той же позе, только рот слегка приоткрылся – розовый, такой соблазнительный… Не в силах удержаться, я протягиваю руку, провожу кончиками пальцев вдоль контура губ. Как всегда, на неуловимое мгновение мне кажется, что вот сейчас я почувствую теплую, чуть влажную, нежную кожу. Как всегда, все, что я ощущаю – это прохладный лак и шероховатость кракелюр. И рука отдергивается, будто коснувшись раскаленной стали или льда.
Вновь опустившись на диван, я любуюсь тобой, спящим. Зря, зря я ищу неточности в твоем образе – ты точно такой, каким я тебя помню. Фотографии, рассказы… я часами стоял за спиной художника, доводя его до белого каления въедливыми поправками. Но когда работа была завершена, когда ты улыбнулся нам обоим с холста и спросил, кто победил – тогда он признал, что это лучший портрет из всех, что он написал. А потом разъярился еще больше, узнав, что этот шедевр будет скрыт от людских глаз в моем подземелье. Но я не мог позволить выставить тебя, настоящего тебя, напоказ. Пусть первоклашки делают круглые глаза тому не имеющему с тобой ничего общего, кроме шрама, напыщенному ослу, который красуется в Большом Зале. Он даже не помнит ничего, кроме того, что писали щелкоперы из “Пророка”. Ты – совсем другое дело. Ты помнишь все, что было… все, до мельчайших деталей – настолько точен портрет.
Может, если бы МакГонагалл не поторопилась украсить Главный зал изображением “самого прославленного ученика Хогвартса”, я бы разрешил повесить там этот портрет. Но он писался два с половиной долгих года, и к концу работы вот уже полтора года нахальный болван надувался от важности над преподавательским столом, у меня за спиной. Но даже если бы его там не было… Не знаю, позволил бы я…
Впрочем, это все неважно. А важно то, что через полгода я уйду на пенсию, и мы поедем в мой особняк, и будем вместе смотреть, как беснуется за окнами вьюга, и как идут летние слепые дожди… Годы пролетят быстро и незаметно, вот увидишь – в конце концов, мы ждем уже столько лет… Придет день, и мои домовые отправят сову в Лондон, и тот портрет, что стоит, накрытый зеленым бархатом, в моей спальне, второй шедевр того же автора, наконец оживет.
- Сев…
Я едва не вздрагиваю – так неожиданно врывается в мои мысли твой сонный голос. Ты щуришься на меня сквозь дрожащие ресницы, солнечно улыбаешься:
- Я люблю тебя, Сев…
- Я тоже тебя люблю, Гарри, - тихо говорю я, забыв добавить “и не называй меня Сев”, и ты роняешь голову на подушку и снова проваливаешься в сон, с забытой на губах улыбкой.