Каждому мальчику нужна собака
(Every Boy Needs a Dog)
Автор, бета: Juxian
Tang
Переводчик: Dariana d'Ark
Pairing: Гарри/Сириус
Рейтинг: NC-17
Жанр: angst, dark.
Краткое содержание: POV Гарри - AU, в котором Сириус не сбежал
из Азкабана, когда Гарри было 13 лет. Гарри впервые встречает Сириуса,
когда ему, согласно закону, предстоит отомстить убийце своих родителей.
Предупреждение: жестокость, графическое описание насилия
Дисклеймер: все относящиеся к циклу о Гарри Поттере персонажи принадлежат
Дж.К. Роулинг.
Размещение: с разрешения автора.
Они лгали мне всю мою жизнь. Мальчик-Который-Выжил
и весь этот вздор - а на самом деле я не стоил даже того, чтобы сказать
мне правду. Всю правду.
Они говорили, что Вольдеморт убил моих родителей - ах, простите, Вы-Знаете-Кто
убил. Нет, я не знаю, кто. Потому что Дурсли, с которыми я прожил
столько лет, рассказывали, что мои родители неосторожно водили машину
и погибли по собственной вине в автокатастрофе.
Я думал, что мы покончили с тайнами после моего пятого курса, когда я
узнал о пророчестве, в котором сообщалось, что мне придется либо умереть,
либо стать убийцей. Я думал, что больше от меня нечего скрывать, что теперь
я знаю все.
Как я ошибался...
Но вот он здесь, передо мной, настоящий убийца моих родителей, Хранитель
Тайны, тот, кто выдал их Вольдеморту. Тот, кому они доверяли. Их друг
и предатель. Я чувствую, как Дамблдор несильно сжимает мое плечо, словно
пытаясь помешать мне наброситься на него прямо сейчас и убить голыми руками.
Но я не собираюсь; я могу контролировать себя.
У меня еще будет время разобраться с ним.
- Что ж, Гарри, - говорит Дамблдор таким терпеливым тоном, будто пытается
отговорить ребенка от того, чтобы развернуть подарок до праздника. И,
по сути, это и есть подарок, самый лучший подарок из тех, что я получил
на свой семнадцатый день рождения, - теперь, когда ты достиг совершеннолетия,
по закону, ты имеешь право...
Никому не было дела, что я был несовершеннолетним раньше, когда я из года
в год должен был сражаться с Вольдемортом. Никому не было дела до моего
возраста, когда я корчился под "Круцио"; когда я видел, как
пытали и убивали моих друзей. Но лучше поздно, чем никогда, - наконец
они рассказали мне о нем, хотя я никогда не прощу их за то, что они так
долго это скрывали.
Но теперь у меня есть он.
Сириус Блэк, друг моего отца. Мой крестный отец.
Его глаза - цвета яркого летнего неба, а трепещущие огоньки свечей отражаются
в зрачках, таких расширенных, словно ему больно или страшно. Что ж, если
ему больно, мне все равно, а если страшно, то так и должно быть. Он должен
понимать, что его ожидает.
- Старейший закон, - монотонно бубнит Дамблдор, - жизнь за жизнь, око
за око, зуб за зуб... Он предал твоих родителей, Гарри. И теперь ты можешь
заставить его заплатить за это.
Я заставлю, во что бы то ни стало. Это этой мысли мои губы расползаются...
нет, даже не в усмешке. Я знаю, что от этой моей гримасы съеживаются даже
самые мерзкие слизеринцы. Но он не был слизеринцем.
Сириус Блэк. Я уничтожу тебя, подлый ублюдок. И сделаю это медленно.
Белки глаз у него красные, будто в них полопались сосуды, отчего его взгляд
кажется мутным и усталым. Его одежда обтрепалась, лохмотья свисают с плеч.
Он худой, как палка, острые кости и грязная кожа видны в дырках на рубашке.
Его плечи ссутулены, может быть, от тяжести цепей на запястьях. Оковы
и на его лодыжках тоже. Он ведь опасен, не так ли?
- Мы берегли его, - продолжает Дамблдор, - до твоего совершеннолетия,
Гарри. Теперь он твой, и ты можешь делать с ним все, что заблагорассудится.
Его рука уже больше не удерживает меня. Он поглаживает меня по плечу,
и эта его глупая манера ужасно раздражает меня.
- Все, что заблагорассудится - до какой степени? - Мой голос холоден,
и мне это нравится. Пальцы Дамблдора по-прежнему трогают ткань моей мантии.
- До какой хочешь, Гарри. Так как он повинен в убийстве, ты можешь делать
с ним все, что угодно, мстя за своих родителей. Ты можешь даже убить его.
Сириус Блэк даже не шевельнулся - вот хладнокровный сукин сын! Но каким
еще может быть человек, предавший своего друга? Странно... Я представлял
его совсем другим, таким же уродливым, как Вольдеморт; думал, что предательство
должно было оставить на нем след.
У него синие глаза... А его волосы - длинные и спутанные - падают черным
потоком на плечи, обрамляя изможденное небритое лицо, острые, как лезвия,
скулы. В тусклом свете свечей его лицо кажется измученным. Губы рассечены
и потрескались, и он кривит их... в улыбке?!
Он псих? Шестнадцать лет в Азкабане - только два года назад дементоры,
наконец, перешли на сторону Вольдеморта. Может быть, то, что я вижу в
его глазах - это безумие. Это просто не может ничем иным. И это странное
выражение... жажда. Будто он жаждал увидеть меня.
Может быть, он был один столько времени, что рад увидеть любого.
- Теперь ты достаточно взрослый, Гарри, чтобы отплатить.
- Хорошо, - говорю я резко. - Можно начинать?
- Да, мой мальчик, - говорит Дамблдор. - Я понимаю твое нетерпение. Ах
да - пожалуйста, не делай того, о чем потом можешь пожалеть.
На самом деле, он не имеет этого в виду, я знаю. Он говорит это просто
в знак призыва к милосердию - но он знает, что Блэк никакого милосердия
от меня не дождется. Дамблдор слишком хорошо меня знает.
Я смотрю на Блэка, мысленно обещая, что он прочувствует все, на что я
способен. У меня были хорошие учителя, и его Темный лорд был
одним из них. Его глаза спокойно встречают мой взгляд. Он что, думает,
что я еще ребенок? Я уже не ребенок. Он шевелится, и цепи глухо позвякивают.
- Спасибо вам за помощь, - кивает Дамблдор тихому, тощему человеку, который
привел к нам Блэка. - Мы уходим. Вы можете убрать оковы.
- Но, но... - лопочет он, - меры предосторожности... он очень опасен.
- Не о чем беспокоиться, - говорит Дамблдор.- Гарри достаточно опытный
колдун, если что, он с ним спокойно справится.
Конечно, справлюсь. И я не могу дождаться этого.
С запястий Блэка падают цепи, и он немного выпрямляется. Кажется, что
такая поза ему нравится, будто он обрел внезапную свободу. Меня охватывает
ярость. Как он смеет выделываться, зная, что с ним будет?
Я стискиваю в руке палочку; пальце липкие от пота и холодные, несмотря
на то, что в груди у меня полыхает нестерпимый огонь. Блэк смотрит на
меня - яркие глаза на бледном лице - и в его взгляде за усталостью скрывается
что-то, чего я не могу разобрать. Вопрос? Тоска?
- Комната готова, Гарри, - говорит Дамблдор и протягивает мне заржавевшую
дверную ручку. Он переводит взгляд на Блэка, в его глазах нет доброты
- лишь холод и разочарование. - Ты тоже. Возьми это.
А что, если он откажется? Появляется испуганная и одновременно волнующая
мысль - тогда я накажу его за это прямо здесь!
- Кстати, - обращается ко мне Дамблдор, - он анимаг. Ремус рассказал мне
об этом. Но не беспокойся, комната заколдована так, что он не сможет перевоплотиться.
Худое лицо остается бесстрастным, и я не знаю, собирался ли Блэк использовать
эту способность, чтобы напасть на меня. Я тянусь к дверной ручке и вижу,
что его грязная рука тоже тянется. Никто не смеет ослушаться Дамблдора
- но немного странно, что Блэк делает это так охотно, зная, что ожидает
его... боль, может быть, и смерть.
Когда я дотрагиваюсь до ржавой железки, то чувствую резкий рывок в животе.
И тут же оказываюсь в большой комнате, на коленях. Я не знаю этой комнаты
- тут высокий темный потолок пересечен деревянными балками, а через французские
окна видно ослепительно-голубое небо.
Блэк стоит в нескольких шагах от меня. Я спешно поднимаюсь на ноги и чуть
не теряю очки - они повисают на одной дужке. Проклиная себя, я поправляю
их. Какой же я дурак! Он же Пожиратель смерти, он опасен, он может напасть
на меня теперь, когда я один и растерялся.
Но он не напал. Не нападает. Он просто стоит и озирается по сторонам.
На его лице застывает престранное выражение, страдальческое и восхищенное
одновременно, когда он смотрит в окно, болезненно щурясь и пряча лицо
за изорванным рукавом.
- Свет, - шепчет он хрипло.
Его голос звучит, словно он не разговаривал многие годы, хотя, может,
так оно и есть. Что ж, у него нет повода разговаривать и сейчас.
Его худая рука стискивает другую, будто он обнимает сам себя, а потом
он поворачивается ко мне и отбрасывает от лица прядь волос - неуклюже,
почти застенчиво, - словно для того, чтобы лучше меня видеть.
- Импакто! - кричу я.
Он впечатывается в стену и громко ударяется головой - и на его лице вдруг
появляется какое-то удивленное, оцепеневшее выражение, когда он съезжает
на пол, даже не делая попытки подняться. Маленькая струйка крови скользит
из уголка его рта, и непонятным образом это разъяряет меня больше всего.
Я хочу видеть, как он истекает кровью; я хочу слышать, как он кричит.
Как кричали мои родители, когда Вольдеморт убил их, как они истекали кровью.
Я не знаю, истекали ли они кровью, но мне все равно. Этот, это чудовище
- будет!
- Вставай, - говорю я.
Должно быть, от моего голоса, приглушенного яростью, его взгляд меняется.
Его лицо искажается при попытке встать. Черные волосы падают на бледное
лицо, как крылья ворона - а его глаза такие синие, и в них снова отражается
что-то, похожее на надежду и вопрос.
- Импакто! - повторяю я.
Удар о стену глухой, и Блэк неловко лежит, вывернув руку под странным
углом. Интересно, сломана ли она. Еще больше крови вытекает из его рта.
Он встает, болезненно морщась, прежде чем я успеваю сказать хоть слово.
А он понятливый, правда?
Обжигающая ненависть переполняет меня, я так хочу сделать ему больно.
Как он смеет вести себя так, будто его покорность, его предугадывание
моих желаний могут оплатить его долг мне и моим родителям?
Как он смеет смотреть на меня так, будто рад меня видеть, будто не может
насмотреться на меня...
А если он так думает - что ж, ему придется изменить свое мнение.
Я уничтожу его тело и то, что осталось от его рассудка после долгого пребывания
с дементорами. Я сотру с его красивого, усталого лица это покорное выражение.
Он будет умолять пощадить его - но я еще подумаю об этом.
Заклинание снова впечатывает его в стену, и в этот раз он вскрикивает
- помимо воли из его рта вырывается задыхающийся болезненный звук. Он
сидит, часто и тяжело дыша, вжимаясь в стену, а потом медленно поднимает
руку и стирает кровь с лица.
Я неспешно подхожу к нему.
- Ну что, нравится, предатель?
Легкая дрожь сотрясает его тело, когда он смотрит на меня, и его глаза...
что они со мной делают? Почему со мной что-то происходит, когда я смотрю
в них? Ярко-синие, как небо, как вода озера в тихий день...
Его окровавленные губы дрожат.
- Гарри.
- Не называй меня так.
Я пинаю его. Под ногой слышится хруст ломающихся ребер. Дыхание у него
перехватывает - вот и хорошо, это остудит его пыл. Что со мной? Мне нравится
бить его? Хотя... так и должно быть после того, что он сделал с моими
родителями.
Я тону в его глазах, этой синей воде. Синее и красное, а его лицо бледное
и окровавленное...
- Ты не понимаешь. Мне так жаль.
- Я представляю.
Он валяется на полу в груде лохмотьев - ему выдавали хоть раз новую одежду
за эти шестнадцать лет? Лохмотья едва держатся, сквозь них видны острые
очертания его плеч и синяки. Я снова бью его, на этот раз в живот, и он
невольно сгибается.
- Ненавижу тебя, - шиплю я.
Ненависть? Это сжигающее меня чувство - только ненависть? Я думал, что
ненавидел Вольдеморта, и я ненавидел Дамблдора за то, что тот манипулировал
мной, и Снейпа, и Дурслей. Но то, что я чувствую по отношению к Блэку...
Будто от моей прошлой жизни не осталось ничего - только он и я.
- Я помню тебя... совсем маленьким, - говорит Блэк. - Я держал тебя на
коленях. Ты так вырос.
Вот ублюдок. Проклятый ублюдок, неужели он думает, что это ему поможет?
Я просто задыхаюсь от ярости.
Заткнись... Но я не могу вымолвить и слова.
- Я так рад... видеть тебя, Гарри, - говорит он.
- Круцио, - кричу я.
Я знаю, что это противозаконно. Я знаю, что потом мне придется заполнять
миллион бумажек, объясняя, почему я использовал это заклятье. Но неужели
они не простят мне, Мальчику-Который-Выжил, единственной надежде волшебного
сообщества, такой пустяк? В данный момент мне важен лишь Блэк, валяющийся
на полу, шипящий сквозь стиснутые зубы. Я счастлив.
Жаль, что мои родители меня не видят.
Когда я снимаю заклятье, он пластом лежит на полу, его руки и ноги раскинуты
и по инерции подрагивают. С закрытыми глазами его лицо кажется белым,
измученным, контраст между бледной кожей и темной щетиной кажется сильнее
обычного. Его губы сжимаются в тонкую линию, он пытается не закричать.
Мне кажется, что острые шипы впиваются в мои легкие, становится трудно
дышать. Мне нужно сделать что-то, что-нибудь, только чтобы прекратить
смотреть на это лицо, смертельно-бледное и от которого невозможно оторвать
глаз
А потом он открывает глаза и смотрит на меня.
- Круцио, - говорю я, прежде чем он что-то произносит.
На этот раз он кричит, и я вслушиваюсь в крики; когда я снимаю заклинание,
он с трудом дышит, неловко лежа на боку. Его тонкие пальцы цепляются за
одежду, будто он старается найти поддержу.
Мне трудно произносить это, но я повторяю снова и снова:
- Круцио. Круцио.
Я делаю с ним то, что не могу сделать с Вольдемортом или с каким-нибудь
Пожирателем смерти, которые превратили мою жизнь в ад. Я делаю это с ним
потому, что долгие годы все использовали меня, пренебрегали мной, обманывали
меня. Я делаю это с ним потому, что он в моей власти - я могу сделать
с ним все, что захочу. Пытать его, увечить его, убить его, оставить себе...
Благословенный закон позволяет мне все это.
Мне не нужно останавливаться.
Мысль о том, что он может сойти с ума под пытками, как родители Невилла,
холодна как лед. Я опускаю волшебную палочку. Блэк навзничь лежит на полу,
из его рта идет кровавая пена, ноги конвульсивно подергиваются. Под ним
расползается лужа мочи.
Я не могу смотреть на это. Горло сдавливает спазм. Я быстро произношу
Очищающее заклинание, стараясь забыть об этом. Я смотрю на него сверху
вниз - его глаза снова открываются, я хочу ударить его, заставить его
не смотреть на меня, дотронуться до него, стереть кровь с его лица...
Я опускаюсь перед ним на одно колено, и у него такой взгляд, словно видеть
меня ближе ему каким-то образом приятно.
- Мне следует убить тебя, - говорю я.
Он с трудом сглатывает - ему сейчас все дается с трудом, после стольких
Круцио. А потом он улыбается. Кровь запеклась на его губах, окровавленной
рукой он дотрагивается до моего лица. Его пальцы дрожат, а подушечки мокрые.
- Ты так... похож на своего отца.
Я не знаю, что со мной происходит, почему от его прикосновения что-то
ломается во мне, почему невыносимый жар приливает к паху. Его худое, горячее
тело судорожно дергается, когда я кидаюсь на него, потревожив сломанные
ребра. Его горячие и влажные губы на вкус соленые, его кровь оказывается
у меня на языке - но его язык встречается с моим, и скоро вкус крови испаряется,
уступая место другому вкусу, его вкусу. Он резко и невероятно
сильно хватает меня за мантию - подтаскивая меня к себе ближе, стягивая
одежду. Мои очки мешают, и я отшвыриваю их в сторону и слышу, как они
падают на пол. Я вожусь с лохмотьями Блэка, пытаясь добраться до его тела
- быстрее, ближе, сейчас же. Он стонет, ему больно, но он не отталкивает
меня.
Его обнаженная грудь покрыта шрамами, ребра выдаются под грязной кожей,
синяки, оставленные мной, оказываются лиловыми и голубовато-черными. Коричневатые
соски затвердели. Я хочу почувствовать их, пальцами и ртом - я сжимаю
их, изо всех сил, он шипит и выгибается мне навстречу.
Я не знаю, почему я делаю это; он мужчина, он годится мне в отцы, он грязный,
от него воняет и, о Мерлин, он убил моих родителей. Но я не могу остановиться,
не могу... Его кадык дергается, когда он сглатывает, впадинка между ключицами
становится глубже. Он криво улыбается, и я думаю, что могу ударить его,
что я могу стереть с его лица эту ухмылку - но я не делаю этого, потому
что внезапно понимаю, что он не смеется надо мной, его глаза зовут меня.
Почему он хочет этого, я даже не представляю. Шестнадцать лет
в тюрьме? Истосковался по человеческим прикосновениям, какими бы они ни
были? Он поднимает бедра, чтобы мне было удобнее снять с него штаны. Его
кости острые, как ножи, живот впалый. Его гладкий член стоит.
Я не становлюсь нежнее, хватая его член. Я глубоко дышу, оскалившись,
и он снова улыбается, слегка задерживая дыхание. Я сжимаю его член, выдавливая
на пальцы немного жидкости. И это то, что нужно - его и моя влага на моем
члене, я грубо раздвигаю ему ноги, оставляя на бедрах царапины от ногтей.
Но мне не нужно применять силу, он добровольно открывается мне, сгибает
колени. Я развожу его бедра коленкой и вхожу в него.
Он хрипит. Его спина выгнута, давно не мытые черные волосы рассыпаются
по полу, между окровавленных губ блестят зубы. Я вижу, как он царапает
пол.
Он такой тугой. Я не могу поверить в это - будто сжимаешь свой член кулаком.
Так жарко, так тесно, так хорошо - и я не могу пошевелиться, но и не могу
оставаться неподвижным. Я чувствую одновременно и отчаяние, и наслаждение.
Я издаю хриплый стон - и поднимаю голову: потолок кажется далеким и расплывчатым.
Я продвигаюсь в него глубже, и он тоже стонет; я вхожу на всю длину. Это
пытка и блаженство, и я ненавижу его за то, что из-за него я себя чувствую
такое, именно из-за него. Я хочу плюнуть ему в лицо, но положение для
этого неудобное. Из-под моих ногтей сочится кровь, и я еще сильнее впиваюсь
в его бедра.
Это грубо, это насилие, я причиняю ему боль - и это совсем не похоже на
пытку Круцио, но разве смысл всего не в том, чтобы делать ему больно?
Он выгибается и еще глубже насаживается на меня.
А потом мир становится размытым. Я вхожу в него снова и снова, грубо,
причиняя ему боль, и мне все равно, больно ли мне самому.
Каждый мой толчок он встречает своим - мой член горячий и сжатый, его
- возбужденный и влажный. Блэк откидывает голову назад и стонет, когда
я сжимаю его член. Его глаза кажутся полубезумными, синие глаза отражают
небо, которое видно в открытых окнах. Я начинаю входить в него быстрее,
ритмично лаская его член. Он хрипит и изгибается, и сладкое тяжелое ощущение
проносится от моего паха по всему телу. Он кончает, и я кончаю вместе
с ним.
Я сижу на пятках и смотрю на него, когда все заканчивается. Его ноги раскинуты,
у него течет кровь, и мой член тоже в крови - но я так устал, что не могу
об этом думать. Все, то я хочу, это лечь на пол, закрыть глаза и обо всем
забыть. Блэк смотрит на меня и снова улыбается. Я не знаю, почему; его
лицо выглядит измученным, но улыбка делает его красивым, и мне хочется
смотреть на него. Он улыбается, будто рад видеть меня.
- Гарри, - хрипло говорит он.
Не называй меня так. Я так устал, что не могу больше сидеть прямо. Я падаю
на колени и прячу лицо в ладонях. Это опасно, твердит мне здравый смысл,
где твоя палочка, с ним надо держать ухо востро, он может использовать
этот шанс...
Блэк шевелится - худая рука крепко обнимает меня. Это неправильно, как
он смеет, он убийца, предатель...
Но никто и никогда раньше не обнимал меня так - утешительно, тепло и по-отцовски.
Блэк теребит мои волосы, он настолько близко, что его шепот шевелит волосы.
- Гарри...
А потом он целует меня, мои волосы, его прикосновения нежные и спокойные,
и я не должен был бы чувствовать себя так.
Но когда он притягивает меня к себе поближе, я хочу остаться с ним. Его
руки, худые и сильные, обвивают мою грудь, крепко обнимают.
Небо за окном начинает темнеть. Факелы на стенах вспыхивают. Я лежу и
смотрю на огонь и на тени, играющие на потолке.
Моя голова - на груди Сириуса Блэка, и он по-прежнему перебирает мои волосы.
Я чувствую каждое движение его грудной клетки. Разве ему не больно, думаю
я? Хотя он никогда мне в этом не признается...
- Я так любил твоего отца, - говорит он. - Он был самым лучшим человеком
на земле.
Я вжимаюсь губами в его мягкую кожу плеча и вдыхаю его запах - тепло,
пот, секс и кровь.
- И поэтому ты убил его?
Его рука не прекращает ерошить мои волосы.
- Я не убивал его. Я бы скорее сам умер.
Я не знаю, верю ли я ему. Но если не верю, то откуда тогда это чувство
- ревность? Если он так любил моего отца, то почему он со мной?
Потому что я сын Джеймса Поттера? Потому что я очень на него похож? Я
напрягаюсь. Вероятно, он это чувствует и его тело тоже напрягается.
Мой голос спокоен, и я горжусь своим самообладанием.
- Хорошо, не убивал. Но предал.
- Я не предавал их. Это Питер. Мы... поменялись.
Петтигрю. Четвертый друг. Тот, которого убил Блэк.
- Ты убил его.
- Нет. Он подставил меня.
- Я тебе не верю.
- Я и не надеялся, что ты поверишь. Может, когда-нибудь ты поймешь, что
я говорю правду. Он правда надеется на это? Потому что тогда ему не придется
возвращаться в Азкабан? Потому что тогда я пощажу его?
Он снова целует меня, на этот раз в макушку, я поднимаю голову - и он
целует меня в губы. Он охает от боли, когда я слишком сильно нажимаю на
его ребра. Его губы нежные и податливые, я целую их снова и снова, будто
желая прокусить их до крови. Когда я целую его, мне почти неважно, врет
он или говорит правду, провел ли он в тюрьме шестнадцать лет по ошибке,
остается ли предательство моих родителей по-прежнему безнаказанным.
Если он лжет, я целую человека, который виноват в смерти моих родителей
и который верой и правдой служил Вольдеморту.
- Я ждал тебя шестнадцать лет, - произносит он. - Я знал, что увижу тебя.
Я знал, что ты придешь отомстить мне. Это помогло мне сохранить рассудок.
В уголках моих глаз вскипают слезы, и он смахивает их большим пальцем,
за что я ему благодарен. Я не плачу - особенно перед ним. Вовсе нет.
- Ты все, что у меня осталось, Гарри, - говорит он. - Я не хочу потерять
тебя.
На моих губах - его ладонь, и я кусаю ее, чувствуя вкус крови. Он не вздрагивает.
Он обнимает его, и я сжимаю зубы сильнее.
- Ты такой красивый, - говорит он.
Я снова возбуждаюсь, я снова его хочу, я знаю, что умру, если не трахну
его прямо сейчас - я знаю, что он не против и что он хочет этого так же
сильно, как и я. Я быстро произношу заклинание, очищающее кровь, кал и
сперму.
Я не отпущу его. Дамблдор сказал мне, что я могу сделать с ним все, что
захочу. Я хочу оставить его себе. Он останется со мной. Я буду ломать
его и восстанавливать, как мне заблагорассудится. Он не бросит меня, как
бросил моих родителей.
- В какое животное ты превращаешься? - спрашиваю я.
- В собаку.
Я вплетаю пальцы в его волосы и сильно дергаю. Он склоняется к моему паху.
- Ты хочешь быть моим? - шепчу я, чувствуя, как его дыхание обжигает мой
член.
- Да.