То, что нельзя
Автор: Mavis Claire
Пейринг: Сириус/Гарри
Рейтинг: PG-13
Жанр: romance/angst
Дисклеймер: все - многодетной мамаше Роулинг.
Размещение: с разрешения автора.
…и тот, кто во сне.
За шторами - вечный покой, шелест дождя.
А здесь, как всегда, воскресенье,
И свечи, и праздник, и лето, и смех.
И то, что нельзя.
Б.Г.
1.
Надпись на запотевшем зеркале.
"Я - урод".
Я едва успеваю поставить точку, как зеркало откашливается и произносит
ехидно:
- Ты преувеличиваешь, красавчик. Кокетничаешь?
- Заткнись.
- Да мне-то что.
- Вот и заткнись.
Я смотрю на себя - проявляющееся сквозь муть паров отражение - привет,
Гарри. Урод Гарри. Я даже не догадывался, какой я…
Нет, все на месте, и сон об Артуре ничего не изменил: и глаза зеленые,
а не красные, то есть, красные слегка - но это от бессонницы, и шрам на
месте, куда ж он денется, и очки, и острый нос, и влажные пряди торчат
дыбом. А еще - отвратительное затравленное выражение на лице, я стараюсь,
чтобы его не было заметно днем, потому что иначе они все начнут сходить
с ума, дергаться и донимать меня расспросами.
Даже в комнате я не могу расслабиться, только когда Рон засыпает. Уж не
знаю, как бы порадовался этот ублюдок Вольдеморт, увидев меня ночью. Ночью,
в Доме. В доме моего крестного. Где я провожу эти гребаные каникулы.
Я лежу и слушаю, как шумит за задернутыми шторами дождь, переходящий…
в град, наверное, а потом становящийся колючими злыми снежинками. Иногда
мне хочется выйти - прямо в пижаме - и подставить лицо под их хлесткие
прикосновения. Чтобы не заснуть.
…Хотя я все равно засыпаю - под утро, шорох осадков ("в Лондоне низкая
облачность, температура ноль - минус пять, осадки в виде дождя, переходящего
в снег"), шорох оказывается многообещающим и соблазнительным, убаюкивающим,
в конце концов.
Проснувшись, я думаю, что не знаю, что бы выбрал, если бы мог выбирать
- сон со змеей или то, что преследует меня с тех пор, как мы оказались
здесь.
Потому что, стоит мне закрыть глаза, в душной спальне больше не слышно
ровного дыхания Рона, и за окном тихо, и есть только совсем другие звуки,
влажные и не очень-то мне знакомые. То есть, я думаю, это происходит так.
Когда целуются…
…когда другие губы прикасаются к твоим, и раскрывают их, когда чужой язык
скользит в твой рот, обводя зубы, и осторожно острым кончиком дотрагивается
до твоего языка, а потом поцелуй становится все глубже, все мокрее, и
твою губу прикусывают, и это так хорошо…
…когда чужие пальцы тянут с твоей переносицы очки, а потом скользят по
волосам и останавливаются на твоем затылке, прижимая голову еще ближе,
хотя ближе и некуда, кажется…
…когда другая рука ползет вниз, оттягивая пояс пижамных штанов, она теплая,
эта рука, а бугорки на ладони шершавые и жесткие, но это здорово, когда
они чуть царапают кожу…
На самом деле, я давно сплю без пижамных штанов, просто потому, что трусы
отстирать легче, и мне не привыкать, что я, не занимался стиркой у Дурслей,
они же не подпускали меня к своей драгоценной стиральной машине. И высушить
трусы проще. В смысле - незаметнее. Чистоплотный Гарри. Ха!
С тех пор, как стало ясно, что Артур Уизли идет на поправку, Рон спит,
как барсук зимой.
Поэтому я успеваю и вытереться, и натянуть под одеялом ту самую пижаму,
и еще раз сходить в ванную…
А потом я снова торчу перед зеркалом, и хорошо, что оно не умеет читать
мысли, потому что я опять, раз за разом, представляю себе, как открывается
дверь, и он входит ко мне сюда. Голый. Поджарый, нет, лучше сказать -
сухой. Сейчас у него веселые глаза и припухшие от поцелуев губы, и мой
засос на границе между шеей и плечом, - это я так сильно вцепился в него,
когда кончал, - и татуировки на груди, эти чертовы азкабанские татуировки,
я всегда стараюсь изогнуться под немыслимым углом и провести по ним языком,
пока он… меня…
Мой крестный. Сириус Блэк.
Все просто зашибись.
Я - урод.
2.
Надпись на запотевшем зеркале.
"Извращенец".
На самом деле, меня не удивляет то, что я думаю о Сириусе так. Точнее,
меня это не огорчает. Это же так естественно и правильно - то, что я принадлежу
ему, а он - мне. У меня нет никого ближе, чем он. У него… у него есть
Ремус, конечно, но Ремус все равно сам по себе, он другой. И не потому,
что он - оборотень, я думаю, у него просто нет этого чувства принадлежности.
Они вместе, но это немного не то. Ведь между дружбой и влюбленностью есть
разница? Нет, не влюбленностью - любовью.
А вот огорчает меня то, что мне так нравится думать о Сириусе. Мечтать
о Сириусе. Особенно теперь, с этими визитами в больницу Святого Мунго,
с увиденными нами родителями Невилла, с Молли Уизли, которая то гоняет
близнецов, то скорбит (а по-другому и не скажешь) о Перси, то по-новой
переживает весь этот кошмар с Артуром.
Я чувствую себя идиотом и даже предателем, когда за обедом они снова и
снова обсуждают последние события, а я сижу и смотрю, как Сириус ковыряет
вилкой в рагу, или тянется к стакану с вином, у него худые и сильные пальцы,
а на фалангах маленькие полоски шрамов: он все-таки свел вытатуированный
тюремный номер, он отпивает глоток и расслабленно протягивает руку на
спинку люпиновского стула, отодвигаясь от стола. Поднимает голову, и я…
я не успеваю отвести глаза.
Он смотрит на меня недоуменно - так же, как когда я поменял место за столом,
чтобы сидеть напротив него, и подмигивает.
У него хорошее настроение. Не знаю, какой он мне больше нравится - злой
или веселый. Всякий. Разный.
Когда мы выходим из кухни, он спрашивает меня - тревожно:
- Опять плохие сны, Гарри?
- Нет, - честно отвечаю я, - совсем не плохие, Сириус.
- И хорошо. - Он ерошит мои волосы, а мне кажется, что моя шея сейчас
вытянется, как у жирафа, чтобы можно было последовать за его рукой, падающей
вниз.
На самом деле, это какое-то чудовищное стечение обстоятельств, вот и всё.
Черт бы побрал Фреда и Джорджа с их идеями прослушки и слежки за взрослыми.
Нет, все, что происходит в Ордене важно, конечно.
Но мне кажется, что моё наваждение было бы другим, если бы я не узнал.
Не узнал то, что узнал.
Они сидели на кухне - Сириус и Люпин и, действительно, обсуждали что-то,
касающееся Министерства. А потом Ремус сменил тему:
- Отстань от него, Сириус.
- Я? Я к нему пристаю? По-моему, это именно он постоянно тычет меня носом
в дерьмо!
- Я все понимаю, но неужели тебе трудно сдержаться?
Хмыканье и звяканье горлышка бутылки о край стакана.
- Я не такой как ты, Рем. И почему я должен это тебе объяснять?
- Просто… попробуй пожалеть его.
- Что-что я должен сделать?
- Сириус, ну подумай. Есть человек…
- Урод.
- Человек, Сириус, которого никто не любит.
- Меня тоже никто не любил. Аж целых двенадцать лет. И я не умер. Не стал
ублюдком, - и, с неожиданной горечью, - хотя маман так не считает.
- Ты не знаешь, что это такое - быть одному, когда вокруг дружат… любят…
Рем все-таки крут. Как он ловко обошел тему Азкабана.
- Тебя не любили, Рем? С тобой не дружили? Это что-то новенькое.
- Когда я вижу его, я просто вспоминаю наш седьмой курс.
- Да на седьмом курсе мы его почти и не трогали!
- Я не про Снейпа, Сириус. Я про себя.
Опять звук соприкасающегося стекла. И тишина.
- Тебе объяснить, Сириус?
- …
- Ты знаешь, каково мне было смотреть на вас? Чувствовать себя третьим
лишним, да еще утешать Питера?
- Ты. Прекрасно. Знаешь. Что. У нас. Ничего. Не было. И быть не могло!
- Не было, но могло! И не спорь со мной. Достаточно было посмотреть на
вас на любом уроке. На перемене. За обедом. В гостиной. Только Лили ничего
не замечала.
- Интересно, почему?
- Потому что она тоже была влюблена в него. И слепа.
И с этим спокойным, как диагноз, брошенный равнодушным колдомедиком, с
этим констатирующим факт "она тоже", мир поворачивается вокруг
меня.
Сириус и Джеймс. Мой крестный и мой отец.
- Рем!
- Мне просто интересно, почему… Ты же тогда только что с гиппогрифами
не спал…
- Нипочему, Ремус. Давай закроем эту тему. Немедленно.
- Я просто хотел тебе объяснить кое-что про Снейпа.
- Я не хочу с тобой ругаться, тем более из-за этого слизеринского слизняка.
Скрип отодвигаемого стула, и я едва успеваю взлететь на второй этаж.
Уже в дверях, Люпин поворачивается и говорит:
- Может, не надо напиваться?
Вызывающий стук стакана о столешницу - в ответ.
Так я это и узнал. Это было неожиданно и странно - но совсем недолго.
То есть, утром следующего дня, после последней своей спокойной ночи в
Доме, я подумал, что ничего страшного в этом нет.
И следующим вечером Сириус пришел ко мне. Во сне. И это было… потрясающе.
Я был не готов к этому. И, наверное, орал. Нет, точно, орал, потому что
меня разбудил испуганный Рон.
И я соврал ему. Сказав, что мне снился турнир Трёх Волшебников.
Вот с тех пор Сириус Блэк снится мне каждую ночь.
3.
Надпись на запотевшем зеркале.
"Придурок".
Это я - придурок. Потому что мне все труднее переключаться на дневную
реальность. Я успел загадать желание на Рождество, когда Сириус, потягивая
виски, теребил веточку остролиста и болтал с Тонкс. Я стоял рядом, под
головами эльфов, с их нелепыми санта-клаусовскими украшениями, которые
мы развешивали весь предыдущий вечер. Стоял и смотрел на него: как он
улыбается, и тогда вокруг глаз собираются морщинки, как он фыркает, когда
прядь волос падает ему на лицо, как он отпускает измочаленный остролист,
и опирается рукой о стену. У него такая рука - тонкая, и на ней выступают
вены, это заметно, потому что рукава его рубашки закатаны. Так вот, он
упирается локтем в стену и проводит тыльной стороной ладони по губам.
- Иди сюда, Гарри, - Сириус тянет меня к себе, обнимает, прижимая, продолжает
говорить что-то, но я ничего не слышу. Кроме того, как глухо, ровно и
спокойно бьется его сердце, где-то там, под белой рубашкой.
И тут я шепчу: "Пожалуйста, Санта-Клаус, Мерлин, все святые и не-святые,
сделайте так, чтобы он был со мной. Всегда".
Я ничего не просил на Рождество лет этак с семи, когда все понял про себя
и Дурслей. Никаких игрушек, никаких подарков. Нельзя же попросить, чтобы
Санта-Клаус оживил твоих родителей? А без всего остального я мог обойтись.
Но сейчас я точно ощутил себя маленьким - то ли из-за запаха хвои, то
ли из-за шелеста мишуры, то ли из-за того, что я - всего лишь ненамного
выше его худого плеча и, повернув голову, могу уткнуться в его черные
жесткие волосы.
Что-то вдруг словно царапает мою щеку - с той стороны, где расположился
совсем другой мир - мир без Сириуса.
Ремус Люпин смотрит на нас, и взгляд его тревожен. Но мне плевать. Честное
слово, плевать.
4.
Надпись на запотевшем зеркале.
"Конец".
Сегодня Сириус поругался со Снейпом. Черт его знает, почему, но мне показалось,
что в их перебранке было гораздо больше не-сказано, чем сказано. Или я
уже совсем дошел? Я не представляю себе этот их седьмой курс, мне это
и не нужно. Просто сами прозвища, и шипение Снейпа, и ярость Сириуса автоматически
переносят меня в Хогвартс, наверное. И когда я разнимаю их, а точнее,
болтаюсь между двумя озлобленными мужчинами, стараясь оказаться в радиусе
действия палочек обоих, я, можно сказать, чувствую себя Дамблдором, так
и хочется снять баллы со Слизерина. Ну, и с Гриффиндора тоже, наверное.
А вечером, в ванной комнате, меня накрывает тоска. Сириус борется со своей
уже несколько дней. Только и слышишь, как звенят бутылки.
Я не собираюсь пить, хотя сливочного пива у близнецов хватит на целый
факультет.
Я просто пойду к нему прямо сейчас.
- Ну, я пошел, - говорю я зеркалу.
- Удачи, - неожиданно хорошо отвечает оно.
Из-за его двери тянет табачным дымом. Я стучу, но тут же дергаю ручку,
потому что боюсь передумать.
Дверь незаперта, а Сириус как раз выбирается из глубокого кресла.
- Гарри! Что-нибудь случилось?
Почему я все время ассоциируюсь у людей с неприятными происшествиями?
Это так бесит, особенно от него, что я огрызаюсь:
- Я просто хочу поговорить.
- Фууух, - он падает обратно в мягкий плюш, или что там это… - Я испугался.
Я иду через комнату и сажусь у его ног. Босых смуглых ног, он в халате,
и так получается, что мой взгляд ползет все выше - там нет никаких пижамных
брюк, просто золотистая кожа, и темные волоски, и выше, под халатом, кажется,
ничего из белья нет.
- Это непедагогично, сказала бы Молли, но, может, ты хочешь виски?
- Нет, спасибо.
- А я выпью, - он одним судорожным глотком проглатывает содержимое стакана
и кривится. - Черт. Если бы ты не уезжал завтра… Если бы я мог поселиться
хотя бы в Хогсмиде.
Сказать тебе, сколько я думал об этом, Сириус? Я все равно скажу, только
не этими словами. И ты можешь послать меня куда подальше, но я все равно
скажу.
Я упираюсь лбом в его колено и смотрю на его ступню - там тоже видны синеватые
вены, как и на руках.
- Я думаю… что… что люблю тебя, Сириус.
Его нога вздрагивает, это значит, он понял сразу. И понял меня правильно.
Он не очень-то вежливо дергает меня за волосы, заставляя поднять голову.
- Ты отдаешь себе отчет, Гарри…?
Странно, но в его глазах нет ни недоумения, ни брезгливости, ни злости.
Только какая-то тоска. Синие океаны тоски.
- Я только этим и занимаюсь, Сириус. Отдаю себе отчеты.
- Ну-ка, ну-ка…- он трезвеет на глазах.
- Что тебе рассказать? Что мне снится? Или о чем я думаю, когда смотрю
на тебя?
У меня, наверное, совсем дикий вид. Потому что он сглатывает и быстро
отвечает:
- Нет, не надо.
А потом… потом он поступает совсем неожиданно: тянет меня вверх и усаживает
к себе на колени. Получается, что между нами нет ничего, кроме моей пижамы
и его халата, и это оглушает. Не только оглушает, конечно, возбуждает
тоже. Я стараюсь не смотреть на свои натягивающиеся штаны, и он, слава
богу, кажется, этого не замечает, потому что смотрит мне в лицо.
И опять, как на Рождество, я чувствую себя маленьким. Потому что, смешно,
на самом деле - никто не сажал меня на колени. Никогда. И почему-то я
понимаю, что именно этого простого действия мне не хватало больше всех
игрушек, сладостей и других необязательных мелочей. Чтобы я сидел у кого-то
на коленях, и чтобы на меня смотрели… так.
Потому что его взгляд скользит по моему лицу, а пальцы гладят мой гребаный
шрам, - иногда я думаю, что этот привет от Вольдеморта похуже Черной метки,
- и я вижу его близко-близко, все морщины, пропахивающие его кожу, и длинные
ресницы - как у девчонки, до сих пор, как у девчонки - и синие глаза с
черными точками маленьких-маленьких зрачков.
Он открывает было рот, но я говорю быстро:
- Это же так просто, Сириус. Пожалуйста.
Но он качает головой, хотя я с облегчением вижу, что взгляд меняется:
он не тоскливый, и не ищущий, он… нежный, наверное. Нет, не нежный - обволакивающий.
Раздевающий. Черт. Вероятно, это происходит против его воли, потому что
он быстро захлопывает, именно захлопывает глаза, как освещенные окна прикрывают
ставнями вечером, и опять качает головой.
- Это - то, что нельзя, Гарри.
В этой фразе слов больше, чем в короткой "Аваде Кедавре". Но
я бы предпочел сейчас услышать именно непростительное заклятье. Я думаю,
это не так больно - умереть. Не так больно, как сейчас.
- Почему? - надо же, мне хватает сил задать этот вопрос.
- Потому что… - он опять борется с собой. - Потому что ты еще… маленький.
Осознание того, что нам может помешать только мой возраст, проходит со
скрипом. То есть, я отметаю мысль о том, что он не стал бы делать этого
вообще. Что он - мой крестный, и, получается, почти самый близкий родственник.
Замерев, понимаю, что он не сказал, что я ему не нравлюсь.
- То есть…
- Мы поговорим об этом, когда ты закончишь Хогвартс.
"Авада" плавно перетекает в "Круцио". Больше двух
лет! Но до чего же изобретателен мозг, он моментально подкидывает ответ.
Нехороший ответ. Единственно возможный. Удар ниже пояса.
- А если я не доживу до окончания школы?
Но ведь это вполне может быть, правда?
И тут он открывает, наконец, глаза. И смотреть на него страшно.
- Не смей так говорить. Не смей так думать, Гарри.
На самом деле, я почти не думаю об этом. Как ни странно, жизнь представляется
мне лугом - огромным летним лугом, уходящим за горизонт, травы, яркие
пятна цветов, тяжелые запахи августовского полудня. Там нет места ни магам,
ни магглам. Впрочем, мне иногда кажется, что и мне самому там места нет.
Но я еще успею рассказать ему об этом. А пока начинаю… торговаться.
- Мне исполнится шестнадцать лет летом. Я вполне взрослый, Сириус. Спорим,
что ты начал заниматься этим раньше меня?
- Я и спорить не буду, - все-таки улыбается он. - Раньше. Но я не был
тем, кого жаждал заполучить Вольдеморт. Гарри, ты станешь слишком уязвим,
понимаешь? Он все время нащупывает подходы к тебе, и может вычислить,
что мы…
Еще один замечательный ответ:
- Я буду заниматься Окклюменцией. Хорошо заниматься. Я стану сильнее.
Я больше не пущу его в свои мысли, - и тут я понимаю, что…- Я теперь вообще
не могу влюбляться, да?
- Мерлин, нет, конечно. Просто… черт, Гарри…
И тут я чувствую… Между нами нет ничего, кроме двух слоев ткани, и его
член… он упирается мне в ягодицу, и от этого у меня пропадают все слова.
И мысли тоже. Я, наверное, совсем по-идиотски пыхчу, пытаясь справиться
с возбуждением. Впрочем, похоже, он занят тем же, потому что на скулах
ходят желваки, и он опять закрывает глаза.
Я приближаюсь к нему и шепчу:
- Пожалуйста, Сириус.
И он хрипло шепчет в ответ:
- Хорошо. Летом. Мы… отметим твои шестнадцать лет, - он начинает говорить
все быстрее, словно заклиная себя - и меня, - знаешь, может, мы бросим
всех, и аппарируем куда-нибудь… я бы хотел просто побыть с тобой вдвоем…
в каком-нибудь месте, где никого нет, вообще. На лугу. В траве. И чтобы
луг был на горке, а внизу текла речушка. И деревья вокруг неё, представляешь,
такие старые ивы… или ветлы… или что там растет…
Почему меня это не удивляет?
И я прижимаюсь к его губам, но они сомкнуты, не сомкнуты даже - поджаты,
и я целую, скорее, кожу вокруг.
Он отталкивает меня и говорит:
- Не так.
А дальше - все, как в моих снах, его поцелуй влажен и глубок, и бесконечен,
и, если бы не было снов, я бы кончил от одного этого поцелуя. Но я знаю,
что может быть больше и лучше, поэтому я просто открываю рот, и его язык
осторожно исследует все внутри, и меня трясет, наверное, потому что он
успокаивающе гладит меня по спине, и его член по-прежнему возбужден, а
он трахает меня языком в рот - потому что по-другому это назвать нельзя.
Вкус табака и виски - странный, очень взрослый, очень мужской, какой-то
неожиданно сладкий...
…А потом он приподнимает меня, и у меня пересыхает во рту, но он просто
ставит меня на пол и говорит:
- В августе, Гарри. Уходи.
И подталкивает меня к двери, и, будь я проклят, его пальцы дрожат, когда
упираются в мои лопатки.
Я выхожу, не оборачиваясь. Прислоняюсь спиной к двери и чувствую, как
она содрогается от Запирающего заклятья.
А потом слышу его прерывистое дыхание, и шорох - наверное, он сползает
прямо спиной по двери - со своей стороны - и звук - можно ли услышать
звук движения? Особенно такого интимного? - и я знаю, что он гладит себя,
и хочет - с ума сойти, как он хочет кончить сейчас, и его рука скользит
по члену - резко, вверх-вниз, представляя…
Я знаю, потому что сижу в коридоре и занимаюсь тем же самым.
5.
- Тогда пошли, - Сириус, хмуро улыбнувшись, пожал плечо Гарри, и тот
опять не успел ничего сказать, потому что они, как-то невероятно скоро,
оказались у запертой на все засовы двери, где уже стояли все остальные.
- До свидания, Гарри, всего хорошего, - обняла его миссис Уизли.
- Пока, Гарри! Следи за змеями, ладно, а то как я без тебя? - мистер Уизли
сердечно пожал Гарри руку.
- Да… конечно, - рассеянно ответил Гарри; это - последняя возможность
попросить Сириуса не совершать безрассудных поступков; Гарри обернулся,
посмотрел в лицо крёстному и открыл было рот, но тут Сириус обнял его
одной рукой и хрипло проговорил: - Ты уж поосторожней там, Гарри.
Сириус поднимается в комнату, где спали Гарри и Рон. Ничего особенного:
спальня мальчишек, просто простыни и другое постельное белье - но что-то
из этого пахнет полынью и другими травяными запахами. Это шампунь, наверное.
Надо зайти в их ванную.
6.
Он заходит и всё. Потому что на непривычно молчащем и неожиданно мутном зеркале написана фраза "Я люблю тебя".
7.
Гарри видел, как Сириус со смехом увернулся от красного луча Беллатрикс.
- Могла бы и получше! Постарайся! - выкрикнул он, и его голос эхом разнёсся
по залу.
Второй луч ударил Сириуса в грудь.
Улыбка ещё не сошла с его лица, но глаза расширились от боли.
Гарри, не понимая, что делает, выпустил Невилла и запрыгал вниз, на ходу
вытаскивая палочку. Дамблдор тоже повернулся к помосту.
Сириус падал целую вечность: сначала его тело медленно изогнулось грациозной
дугой, а потом, как в замедленной съёмке, он стал падать спиной на ветхую
занавесь, свисавшую с арки.
Во всё продолжение этого немыслимого долгого падения измождённое, некогда
столь красивое лицо Сириуса выражало испуганное изумление. Потом он исчез
за завесой; ткань затрепетала, словно от сильного ветра, и успокоилась.
До Гарри донёсся торжествующий вопль Беллатрикс Лестранг. Дура! Сириус
просто провалился в арку, сейчас он появится с другой стороны…
Но его не было.
- СИРИУС! - закричал Гарри. - СИРИУС!
Он соскочил на пол. Дыхание вырывалось из груди болезненно, толчками.
Сириус там, за завесой, сейчас он поможет ему выбраться…
Гарри бросился к помосту, но Люпин перехватил его, удержал.
- Ничего нельзя сделать, Гарри…
- Достаньте его, спасите, он просто упал туда!
- …поздно, Гарри.
- Его надо достать… - Гарри рвался изо всех сил, жестоко, неистово, но
Люпин не пускал…
- Поздно, Гарри… поздно… он умер.
…
- Он не умер!!! - исступлённо закричал Гарри.
Он не верил, не хотел верить - и отчаянно рвался из рук Люпина. Люпин
не знает: там, за занавеской, прячутся люди; Гарри слышал, как они шепчутся,
когда стоял у арки в первый раз! Сириус просто спрятался…
- СИРИУС! - закричал Гарри. - СИРИУС!
- Он не выйдет оттуда, Гарри, - сказал Люпин прерывающимся голосом - удерживать
Гарри было нелегко. - Не выйдет, потому что он у…
- ОН - НЕ - УМЕР!!! - заорал Гарри. - СИРИУС!
Вокруг кто-то бегал, метался; полыхали заклятия. Для Гарри всё это было
лишено смысла. Ничто не имело значения, кроме одного: пусть Люпин перестанет
наконец говорить глупости, что Сириус - который прячется совсем рядом,
вот за этой старой тряпкой - больше никогда не выйдет оттуда! Какая ерунда!
Сейчас он появится, откидывая со лба тёмные волосы, готовый снова вступить
в бой…
Люпин оттащил Гарри от помоста. Гарри не отрывал глаз от арки и злился
на Сириуса - почему он медлит, зачем заставляет себя ждать?
"И наши тела распахнутся, как двери -
Вверх, в небеса,
Туда, где привольно лететь, плавно скользя.
А там, как всегда, воскресенье,
И свечи, и праздник, и лето, и смех,
и то, что нельзя.
То, что нельзя".