Малфои не плачут
Из цикла “Рождественские истории”
Автор: Saint-Olga saint-olga@yandex.ru
Paring: Северус Снейп/Драко Малфой
Рейтинг: PG-13
Жанр: Romance/Angst
Summary: см. название.
Disclaimer: Все узнаваемое принадлежит Дж. К. Роулинг.
Если вы хотите разместить этот рассказ на своем сайте, свяжитесь, пожалуйста, предварительно со мной.
Малфои не плачут.
Если бы маги, как магглы в средние века, выбивали девиз на щитах и гербах,
девизом его семьи была бы эта фраза.
Малфои не плачут.
Его няня-домовая, которая перестала быть его няней, как только он научился
ходить, но по-прежнему опекала его тайком от хозяев, как-то рассказала
ему, что, когда он появился на свет и заявил о своем недовольстве этим
фактом громким обиженным криком, его отец, пришедший удостовериться, что
в роду есть наследник и он может оставить Нарциссу в покое, как она того
желала, смерил рыдающий комочек плоти тяжелым взглядом, и в мраморе его
лица отразилась брезгливая гримаса, красивые губы чуть изогнулись, и он
бросил холодно: “Малфои не плачут”. И ребенок замолчал.
Это был первый и последний раз, когда он оправдал ожидания отца.
Нет, не последний. Был еще один раз. Еще один только раз! Когда я попал
в Слизерин. Попробовал бы я не попасть! Как я перепугался, когда Шляпа
начала бормотать что-то насчет Рейвенкло или Хаффлпафла… она бы еще Гриффиндор
предложила, дура пыльная!
Мать исполнила свой долг – произвела на свет наследника рода Малфоев –
и с головой ушла в какую-то свою, отдельную от семьи, очень бурную жизнь,
где были наряды, побрякушки, бесконечный треп с знакомыми волшебницами
о каких-то заклинаниях, которые должны были дарить вечную молодость, но
почему-то вместо этого украшали лицо морщинами и сыпью. Если не считать
званых обедов, на которые собиралась вся семья, то Драко видел мать только
мельком, перед сном, и вовсе не был рад этим встречам. В бородатой, как
Дамблдор, шутке о том, что в семье Малфоев вместо пожелания спокойной
ночи накладывают Крусиатус, не было и доли шутки.
“Малфои должны уметь терпеть боль. Малфой, который боится боли – не
Малфой. Крусио!”
Обычно это делала мать. Ее Крусиатус был коротким и слабым – Нарцисса
никогда не была особенно хорошей волшебницей. Но раз в неделю или в десять
дней в спальню сына поднимался Люциус. Тогда Драко бился на полу возле
кровати втрое дольше, а боль доходила до того, что после слов “Фините
Инкантатем!” он не мог даже поднять руку. Отец склонялся над ним, и тонкие
холодные пальцы касались шеи там, где заполошно бился пульс. Потом он
распрямлялся – высокий, светловолосый и светлоглазый, в бледном свете
ночника он казался Драко призраком – и, не взглянув на сына, уходил. Как
только за ним закрывалась дверь, из угла выбирались запуганные домовые,
поднимали Драко на кровать, растирали виски какой-то мазью с легким ароматом
мяты и мелиссы, и сведенное судорогой тело расслаблялось, и Драко проваливался
в сон.
Во сне бродили странные тени, они носили маски и шептали друг другу
“Крусио!” так нежно, что хотелось плакать. Но Малфои не плачут.
В конце концов он действительно почти перестал ощущать боль, и даже под
двойным Крусиатусом сохранял способность здраво размышлять. Однако, как
это часто случалось с Пожирателями смерти и еще чаще – с их детьми, он
пристрастился к боли, как к наркотику. Правда, ему повезло, если можно
это назвать везением: боль была необходима Драко не для того, чтобы сохранить
ясность ума, и не для получения сексуального удовлетворения (о котором
он даже не задумывался… до последних месяцев – но об этом не стоит…).
Для него боль была снотворным. Первые месяцы в Хогвартсе он страдал бессонницей.
Доходило до того, что он готов был попросить своих прихвостней, Крэбба
и Гойла, наложить на него заклятие (останавливало только то, что они вряд
ли его знали, а даже если и знали, то у этих болванов не хватило бы мозгов
сделать все как надо). Потом нашел выход.
Тонкие белые полоски на тонкой белой коже – руки, и бедра, и плечи… Узенькое
лезвие с серебряным напылением, в футляре из черной замши, на цепочке
на шее. С ним я не расстаюсь никогда. Мое снотворное…узнай о нем Помфри
– умерла бы от ужаса. Шесть с половиной лет… сколько это ночей? – неважно…
много. Каждая ночь – черточка… как тот маггл из маггловской книжки, на
необитаемом острове, каждый день – зарубка на дереве… только у меня нет
дерева, я делаю зарубки на себе. Хорошо, что сейчас зима, и длинные рукава
скрывают резьбу на предплечьях… единственное, чем хороша зима.
Он никогда не любил зиму. Хрупкому, худому – ему всегда было холодно.
Кроме того, зима, особенно декабрь, была продолжением осени, а осень была
для Драко временем, когда все виделось в еще более мрачном свете, чем
обычно. Осенью его охватывало всепоглощающее чувство собственной ненужности.
Вот я – есть. А если бы меня не было? Что бы тогда изменилось?
Оно точило его изнутри, заставляя весь мир сжаться до размеров мальчика
по имени Драко Малфой и одновременно разрастись настолько, что этот мальчик
превращался в мошку под чьей-то огромной ногой, или пылинку: дунь – улетит,
и не заметишь… Он пытался избавиться от него, заглушить хвастливыми словами,
доказать что-то кому-то… не помогало.
Ничего…
К Рождеству это чувство достигало пика. Он как раз был уже дома – на Сочельник
всегда собиралась уйма гостей, и он блуждал в этой шумной и пестрой толпе,
кому-то улыбался фирменной малфоевской улыбкой, которая могла растопить
льды, но от которой по спине того, кому она предназначалась, бежали мурашки,
выслушивал дежурные комплименты – “Ах, Люциус, это ваш сын?! Мерлин, как
он вырос! И вылитый вы, просто копия!” – и многозначительные намеки –
“Твой сын уже совсем взрослый, Люциус. Пойдет по стопам отца, не так ли”
– и двусмысленная усмешечка, и одна рука как бы невзначай касается другой
там, где…
Раньше обходилось как-то без этих намеков. Ну да, раньше Лорд… тьфу, Волдеморт
еще не вылез из могилы или где он там валялся… А вот последние годы…
Вокруг было множество людей – но он был один, один и никому не нужен,
даже матери, даже отцу, для которого он был чем-то вроде выгодного вложения
капитала, какого-нибудь алмаза… или нет, скорее лошади. Да, точно: породистого
скакового коня, которого надо холить и лелеять, кормить отборным зерном,
чистить утром и вечером, держать в лучшем стойле… и, конечно, дрессировать,
громко щелкая кнутом. О, его хорошо выдрессировали – он ходил и улыбался,
исправно выполняя роль наследника, которую отработал настолько, что исполнял
на автомате, не думая, и не сбился даже в то, последнее Рождество дома,
когда их почтил своим присутствием Волдеморт… А потом, когда мужчины уходили
в курительную, чтобы побеседовать “без наших очаровательных, но глупых
женушек” за стаканчиком бренди и сигарой, а дамы собирались в кружки и
принимались обсуждать наряды друг друга и то, что “наш Лорд, конечно,
великий маг, но сразу видно, что рядом с ним нет женщины, вы только посмотрите
на эти ритуальные костюмы Пожирателей Смерти, черный – это очень элегантно
и символично, но неужели нельзя сделать их чуть поизящнее, ведь в этом
мешке совершенно не видна фигура, ну, вам ли на это жаловаться, милочка,
на что это вы намекаете, дорогуша, ах, ни на что, что вы, я имела в виду,
что вашу фигуру даже в мешке видно, ах вот как…”, Драко поднимался к себе
в спальню и подолгу лежал в темноте, глядя в пустоту и сжимая в кулаке
закутанное в замшу лезвие, и думал о том, как ненавидит их всех, и этот
особняк, и этот мир, а больше всего – себя… От мыслей было больно, но
это была не та боль, и в конце концов он вытягивал лезвие и, закусив губу
там, где под нежной кожей был твердый рубчик, медленно проводил лезвием
по пальцам, и приходила нужная, правильная боль, и он наконец засыпал,
едва успев пробормотать заживляющее заклинание. Но глаза его всегда оставались
сухими.
Потому что Малфои не плачут.
Но это Рождество было хуже всех. Он знал, что оно будет хуже прежних,
еще летом, когда торчал в этом проклятом маггловском детдоме, куда его
запихнул Дамблдор – якобы там он будет в безопасности от мести соратников
Лорда или тех магов, чьи родные пали в битве за Свет – в компании еще
десятка детей Пожирателей Смерти, которые ненавидели его за то, что его
отец был правой рукой Волдеморта, а значит, причиной их сиротства. Они
были там вместе – а он один, и маггловские дети издевались над ним, потому
что он ничего не знал об их мире, не знал даже, как включить этот чертов
телевизор в общей комнате, и как поменять стержень в шариковой ручке,
и он почти все время лежал у себя на кровати, отвернувшись к стене, и
ненавидел их и себя. Притронуться они к нему боялись – об этом Дамблдор
позаботился, поэтому они только смеялись за его спиной и говорили: “Ну,
ты, немочь бледная, ты еще заплачь… дев-вчонка…” Но он не плакал.
Малфои не плачут.
Осень была не лучше. Полупустой Слизерин, и страх и омерзение на лицах
тех троих, кого Шляпа туда отсортировала. Загорелый и счастливый Поттер,
который провел лето с оправданным крестным – тот подмигивал ему из-за
стола преподавателей, когда Поттер обнимал Грейнджер. Поттера только что
не носили на руках. Его же плотным удушливым облаком окружало презрение.
Его презирали как слизеринца, и как сына Пожирателя Смерти, и как сына
Люциуса Малфоя – за последнее особенно; презирали все, включая таких же,
как он, слизеринцев и детей Пожирателей Смерти. Никто не садился с ним
рядом ни на уроках, ни за едой. О квиддиче, конечно, пришлось забыть.
Жаль, ему нравилось летать, нравилось ощущение ветра, расступающегося
перед ним, нравилась та недостижимая на земле легкость и ловкость, которую
он обретал в воздухе, нравилось то, как щекотал ладонь крылышками трепыхающийся
пойманный снитч. Но команда, наполовину сформированная заново, и близко
к себе его не подпускала (хотя Нимбусами не побрезговала). Впрочем, его
это устраивало: он ненавидел их всех. И себя, конечно, тоже. Он забил
на уроки. Он не мог совершить простейшие трансфигурации…
К черту Трансфигурации!
… забывал знакомые с первого курса заклинания…
К черту Заклинания!
… принципиально не учил историю…
К черту Историю!
… попросту не являлся на Предсказания…
К черту Предсказания!
… раз за разом срывал Люпину уроки Защиты от Темных Искусств…
К черту Защиту!
… и взрывал одно зелье за другим, как будто хотел экспериментальным путем
выяснить, какую самую недовольную гримасу может скорчить Снейп.
К черту Зельеварение! И плевал я на Снейпа!
Вот тут он соврал. На Снейпа ему было отнюдь не плевать. Хотя Драко очень
не хотелось в этом себе признаваться. Он предпочитал продолжать размышлять
о том, какое он ничтожество и как он их всех ненавидит. Это было лучше,
чем думать о том, например, что зелья он взрывает не для того, чтобы вызвать
недовольство учителя, а чтобы получить отработку и в очередной раз оказаться
наедине с этим мрачным, высоким и худым человеком, чтобы, склонившись
над котлом, усиленно начищая его зубной щеткой, время от времени бросить
короткий взгляд туда, где он сидел за своим письменным столом, на котором
аккуратно разложены бумаги, и, убедившись, что Снейп не смотрит в его
сторону, следить, затаив дыхание, как он просматривает одно длинное эссе
за другим, время от времени протягивает длиннопалую руку к белому перу
и что-то подчеркивает…
У него пальцы тонкие, и узкая кисть, как у женщины, но совершенно мужская,
сильная, нервная… и длинные густые ресницы – от них черные тени ложатся
на щеки… и еще одна прядка все время падает на щеку и щекочет уголок рта,
все время одна и та же, я заметил, и он раздраженно сдувает ее, а она
все равно щекочет… Что за чушь!!!
Нет, это была слишком… не такая тема для раздумий. Лучше, привычнее было
думать о том, что вот сегодня – Сочельник, и год назад он танцевал на
цыпочках вокруг Темного Лорда в фамильном особняке, весь в шелку и бархате,
и рядом так же танцевал отец, тоже в шелку и бархате, и мать, тоже в шелку
и бархате и побрякушках с головы до ног, и все остальные, тоже в шелку
и бархате и побрякушках… А вот теперь Лорд лежит наконец в могиле, запечатанной
для верности десятком убойных заклятий, а в развалинах особняка, где гремела
Последняя Битва, пируют летучие мыши да еще, может, пара-тройка призраков,
а отца разорвало на клочки сразу тремя не сочетающимися заклятиями, а
мать в Азкабане, там хоть и нет уже дементоров, но тоже несладко, а все
остальные либо там, где отец, либо там, где мать, без шелка-бархата-побрякушек,
а он вот – здесь. Лежит на кровати, уставясь в зеленый купол балдахина,
так и не достав “снотворное”, и думает, а за окном занимается рассвет…
Рождество. В прошлом году, когда утром он открыл глаза, перед его кроватью
лежала груда подарков…
Я даже не все развернул, у меня и так все было, мне ни в чем не отказывали,
что касалось барахла, мать понимала, сама была барахольщица, как она там
в Азкабане без своих безделушек? – а отцу было все равно, их денег хватило
бы на сто семей, и еще бы осталось для Поттера… я тогда развернул только
те, что от отца и от матери, чтобы знать, за что благодарить, а остальные
отволок потом в школу, отдал этим двум, Крэббу с Гойлом. Гойл сдох вместе
с папочкой, а Крэбб здесь, и даже со мной не разговаривает… сволочь.
А в этом году ему, наверное, подарков и не дождаться… от кого? А, кому
они нужны… Драко вздохнул и, сам не зная зачем, приподнял край полога.
Как ни странно, у кровати лежали свертки. Он огляделся: его однокурснички
вполне могли бы так подшутить… хотя нет, тогда был бы один сверток, а
тут сразу… сколько? – раз, два… и какое-то письмо.
Странно. Нет, не хватит им мозгов на такую маскировку… но тогда – кто?
Кому придет в голову поздравить с Рождеством Драко Малфоя, Малфоя-изгоя?
Нет, тут что-то нечисто…
Драко торопливо поднял подарки и снова задернул полог. Так, что тут у
нас? Вот этот, с безвкусным бантом…
Меерлин!
Уизли. Мамаша Уизли, “крольчиха”, как ее отец называл… Свитер ручной вязки,
размера на три больше, чем надо…
…она что, думает, что я слон…
… абсолютная безвкусица, и шерсть колючая… Драко отчего-то стало стыдно
и еще – как-то жарко… как будто напился приятно – не обжигающе – горячего
чаю. Чувство было непривычным. Чтобы прогнать его, Драко отложил в сторону
свитер и потянулся к другому подарку. На ощупь – вроде бы коробка, завернутая
в зеленую бумагу с тонкими золотыми полосками… Драко поискал край упаковки,
не нашел – значит, в магазине запаковывали… Подумав, достал лезвие, аккуратно
провел по углу… Подарок неожиданно вспух и взорвался ему в лицо желтым
вонючим гноем. Кожу жутко защипало.
Что ж, я не ошибся в слизеринцах…
Дрянь все еще хлестала из коробки, но Драко вывернулся из постели на пол
и попытался протереть лицо краем полога. Глаза он открыть смог, но кожу
щипало все сильнее и сильнее, на руках вздувались мерзкого вида волдыри.
Такую же посылочку, помнится, получила Грейнжер на четвертом курсе… Он
нащупал палочку, указал на свою руку и прошептал заклинание. Палочка выплюнула
пучок оранжевых искр и превратилась в здоровенного тряпичного пупса с
фарфоровой головой. Драко тихо зашипел; на соседней кровати зашевелились.
Щипало уже невыносимо, и Драко, не выдержав, схватил мантию и бросился
в больничное крыло. Вслед ему раздалось сонное бурчание, сменившееся злорадным
смехом.
Не ожидали, что я так рано проснусь? Не ожидали, сволочи… гады… гады…
Уже в больничном крыле, когда разбуженная мадам Помфри квохтала вокруг
него, как наседка, и пыталась выяснить, кто это сделал, а он отмалчивался
(все равно не поможет, только хуже будет), он вспомнил, что так и не открыл
письмо, теперь непоправимо загубленное, залитое гнойной дрянью вместе
с дурацким свитером Уизли… При этой мысли у Драко отчего-то защипало в
носу и в глазах, хотя не щипало даже от “подарочка”.
Цыц! Малфои не плачут!
На завтрак он, конечно, опоздал. Садясь на свое место, на самом конце
стола Слизерин, он слышал, как перешептываются и перехихикиваются его
чертовы однокурснички. Их он гордо проигнорировал. А вот взгляд, буравивший
его, как только он вошел в Зал, игнорировать было сложно.
Снейп. Что ему от меня надо?
Взгляд, как ни странно, был не из тех, пронзительно-сверлящих, которыми
Снейп иногда награждал бездарей вроде Лонгботтома. От этого взгляда Драко
становилось тепло и как-то… очень хорошо. Он покосился на Снейпа, и тот
немедленно уткнулся в свою тарелку. Сразу стало холоднее. Но как только
Драко отвернулся, тепло вернулось, и от этого его ненависть и презрение
к себе стали как-то съеживаться… не то чтобы они стали маленькими и незаметными
и исчезли, но перестали закрывать собой весь мир, освободив место для
теплого взгляда черных глаз и их обладателя.
Эт-то что еще за новости?
Ощущение было новым и приятным, как тогда, когда он наблюдал за Снейпом,
пока драил котлы, только еще приятнее. И неожиданно он вспомнил, что уже
не раз чувствовал то же самое, как раз этой осенью, вот это ласковое тепло,
но те моменты были слишком короткими, и слишком плотно окружены ненавистью
и презрением, чтобы отчетливо отпечататься в памяти.
Неужели…
Мысль мелькнула по краю сознания и где-то там закрепилась, но Драко не
смог даже ее сформулировать, он почему-то боялся четкой формулировки именно
этой мысли. Вместо этого он попытался вернуться к уже знакомым и привычным,
но они тоже свернули куда-то в сторону, попетляли немного и выкатились
к тому, что вот с таким выражением глаз, какое сейчас Драко видел у Снейпа
(если смотреть на него краем глаза и сквозь выбившуюся прядку, то он не
заметит, что на него смотрят…), он сам глядел на него на отработках, и
на уроках, украдкой, пока тот стоял, опершись на край стола, и недовольно
наблюдал за неумехами гриффиндорцами и такими же неумехами слизеринцами,
и пока не взрывался котел Драко, гарантируя ему еще один вечер в комнате
наедине со Снейпом.
Ну, ты еще скажи, что ты в Снейпа…
Мысль неожиданно прикатилась с края сознания в центр, и вспыхнула солнцем
из-за туч, и сформулировалась.
Я люблю Снейпа. Не влюблен, а именно люблю.
Драко вскинул голову и, забыв про все, уставился на профессора. Тот не
успел отвести глаза, а когда увидел, что светится во взгляде Драко…
И он меня – тоже.
Он ясно видел это в черных, теплых, бархатных глазах, которые через весь
зал сказали ему: “Драко, я тебя люблю”. И еще он вспомнил почерк на конверте,
который так и не успел открыть, почерк, увиденный мельком, но знакомый,
теперь он это понял, и догадался, о чем говорилось в письме – то же самое
шептали ему черные глаза. И от этого ему становилось все теплее и теплее,
а ненависть и презрение сжимались и корчились, пока не исчезли совсем,
и стало так легко…
Я люблю… меня любят…ОН любит…
Глагол “любить” всегда был для Драко пустым звуком, который все вокруг
склоняли на все лады, но сейчас, в эту самую минуту, он наполнялся значением,
ласковым, мягким сиянием, и от этого было хорошо, так хорошо… Драко перестал
замечать что-либо вокруг, он не знал, что по лицу его расползлась широкая
и совсем не малфоевская улыбка, он вообще ничего не знал и не хотел знать,
кроме вот этих глаз и неожиданно обретенного значения давно известного
слова…
Резкий толчок вывел его из этого блаженного состояния. Он моргнул, обернулся
и увидел ухмыляющуюся рожу Крэбба. Тот проквакал что-то вроде “ну как,
понравился подарочек?”, но Драко не слушал. Он снова повернулся к учительскому
столу – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Снейп раскланивается с Дамблдором
и направляется к выходу. У Драко внутри что-то оборвалось, и съежившиеся
презрение и ненависть вновь проклюнулись ростком репейника.
Что? Нет! Показалось? Неужели… показалось…
Не могло, не могло ему показаться, почудиться, померещиться то тепло в
черных бархатных глазах! Не-мог-ло! Драко сорвался с места, отпихнув Крэбба,
и кинулся к дверям. И где его теперь искать? В подземелье? В классе? Первый
урок как раз у седьмого курса Гриффиндора и Слизерина… нет, нельзя, надо
раньше… по дороге… Лихорадочно соображая, Драко свернул за угол – и уткнулся
в кого-то теплого и черного… и пряный запах трав…
Он…
Опасливо, словно зверек, Драко поднял голову – и бархатные глаза снова
окутали его теплом и сиянием. Узкие ладони осторожно легли на плечи, будто
боялись, что он их стряхнет. Он, конечно, не стряхнул, и тогда ладони,
набравшись смелости, скользнули: одна – вниз, к талии, притягивая его
ближе, другая – вверх, к затылку, зарылась в пушистые серебристые волосы…
Драко окунулся в ласковые прикосновения, как в полуденный солнечный свет,
на лице у него снова появилась улыбка, счастливая, немного застенчивая,
он услышал свое имя – оно всегда казалось ему сухим и жестким, но сейчас
прозвучало мягко и легко, как пух, и таким же легким и нежным было дыхание,
коснувшееся его улыбающихся губ…
Так не бывает. Так – хорошо – не – бывает… ох!
– Что с тобой, Драко? – неожиданно встревожено спросил профессор, слегка
отстраняясь, и Драко понял, что по его лицу катятся быстро остывающие
капли, соленые, оставляющие мокрые дорожки…
Я плачу… Но Малфои не плачут!
Но тонкие пальцы уже стирали с его щек влажные полоски, а когда к ним
присоединились ласковые губы, которые воздушными поцелуями собирали слезы
с его щек, шепча что-то очень-очень нежное, и от этого становилось очень-очень
легко, и внутри, в груди, будто что-то раскрывалось, будто расходились
железные кольца, в которые отец заковал его душу, как в старой маггловской
сказке, которую рассказывала ему няня-домовая, растирая виски мятой и
мелиссой…
Малфои не плачут… Мерлин, да какая разница! К черту Малфоев и их родовые
принципы…
И Драко прижался щекой к шершавому черному сюртуку профессора и заплакал,
всхлипывая и шмыгая носом, как ребенок. Его подхватили на руки и куда-то
понесли, но он даже не открыл глаз, потому что все время чувствовал на
себе теплый взгляд. Его уложили на что-то мягкое, и обняли, и укачивали,
и голос шептал что-то – он не вслушивался, только впитывал тепло, такое
же, что и во взгляде, и плакал, пока не выплакал все, что накопилось,
все до капельки. Тогда он открыл глаза и посмотрел на профессора Снейпа,
которого теперь, наверное, будет называть Северусом. И улыбнулся.
Профессор улыбнулся в ответ.