Прививка
Автор: Kamoshi
Пейринг: Снейп, Гарри
Рейтинг: пожалуй, G или чуть выше
Жанр: romance
Краткое содержание: Червь сомнений может испортить любое счастье
в личной жизни. Хорошо, что рядом тот, кто всегда готов хорошенько вправить
мозги.
Дисклеймер: ни на что не претендую, кроме кота :)
Размещение: с разрешения автора.
На меня накатило.
Погода оказалась самой подходящей - унылая мелкая морось, от которой липнут
ко лбу и к глазам волосы, поэтому и на метле не полетаешь. Как если бы
мне было до полетов. И низко громоздящиеся тучи, а точнее - просто серая
хмарь. Деревья покачивают ветвями и напоминают пугала в промокших обвисших
мантиях - я видел одно такое на задворках дома Слагхорна - тогда, столетие
назад, когда меня привел туда директор перед шестым курсом, оно было зачаровано
на пугающие движения. А сейчас весь сад выглядит вот такими задворками.
Я прижимаюсь лбом к холодному влажному стеклу и смотрю, как между мокрых кустов крадется наш косматый кот Мебиус красивого палевого оттенка, я и не знал раньше, что такие бывают. Мебиус не шарахается от капель, не стремится от непогоды на ковер возле жаркого камина, вообще не ведет себя по-кошачьи. Я подозреваю в нем какого-нибудь нелегального анимага - мало ли кто с какой целью мог пробраться в дом. И вынюхивает теперь.
А он… Он всегда высмеивал мою подозрительность, он хмыкал и подхватывал кота на колени. Говорил, что моему магическому чутью обзавидовался бы любой тролль и что кот - это кот. Я тогда спросил, а могу ли я стать анимагом, как вообще ими становятся? А он: что - так понравилось в обществе сов? (я психанул в Хогвартсе прямо перед Выпускным Балом и скрылся от всех на целые сутки в совятне, а он меня отыскал и чуть не за ухо выволок оттуда). Сказал, что об анимагии мы потом поговорим, если я захочу, а прямо сейчас шел бы лучше я состригать и заготавливать соцветия вейгелы, давно пора, а то осыплются или ливнем побьет - и ткнул мне за окно какая грозовая туча наползает со стороны гор. Это было мое первое задание - я ведь, помимо всего, захотел быть его учеником. Вообще-то, я почти и не надеялся, что он согласится тратить на меня время. А он взял меня! Несмотря на мои когдатошние вечные "D" на его Зельях. Сказал, что в школе во мне постоянно брала верх подростковая дурость, но это преодолимо даже с учетом того, что алхимия вообще поддается не каждому магу, - если только я хочу учиться. И я очень хотел.
Я кошусь на стопку книг на боковой полке - это учебники, которые он мне выдал. "One Thousand Magical Herbs and Fungi", лежащую сверху, он принес с гадкой ухмылкой - подразумевалось, что я изучал ее в школе. А досконально и в первую очередь велел углубиться в толстенную "The Hidden Messages in Water". Сказал, что сам я все не пойму, но начать разбирать рецептуру, описание свойств различных составляющих и основных принципов взаимодействия давно пора, если я хочу осенью приступить к работе в его лаборатории не полным болваном. Но как я могу читать и зачем читать, если его со мной нет, нет, нет…
Вейгела давно осыпалась, а что сталось со срезанными тогда соцветиями,
я не знаю, возможно, где-то сохнут в подземелье, все дожидаются своего
часа... Я снова упираюсь лбом в стекло. Нахожу взглядом узкую грядку,
из которой торчат жухлые прутья кустарника. Даже не верится, что было
яркое и теплое лето, если честно. Было солнце, синее-пресинее высокое
небо и легкий посвист ласточек, которые свили гнездо над кухонным окном
и совершенно не боялись сов. Впрочем, и совы, врываясь к нам с письмами
или пакетами, сроду не обращали на них никакого внимания.
А вот он обращал, и когда мы в июле знойным солнечным вечером в четыре
руки разбирали колоссальный урожай змеиного гореца, сидя на складных маггловских
стульчиках в саду (я вскоре сполз с неудобного сиденья и развалился прямо
на траве), он без конца поднимал голову и наблюдал, как пара острохвостых
птичек суетится вокруг гнезда с потомством. Я полушутя, маскируя противное
беспокойство, заметил, что такой интерес к птенцам явно вызван просыпающимися
отцовскими инстинктами, и что я буду делать, когда он решит, что надо
с какой-нибудь ведьмой воплотить их в жизнь? А он ухмыльнулся и поведал,
что как раз учитывая мое присутствие, предположение относительно нехватки
неких птенцов для утешения его отцовских чувств звучит смехотворно. Тогда
я выставил претензию, что он ко мне какие-то не те чувства питает и что
не надо мне никаких папочек. А он… Стряхнул с колен все коренья и сказал,
а ну иди сюда, Поттер. И я… нет, я не могу…
Я не могу. Я закрываю глаза и глубоко дышу. Слезы не приходят, у меня
вообще с этим плохо. Или может быть хорошо, как посмотреть. Но иногда
заплакать просто необходимо, чтобы залить сухую горечь, выгрызающую изнутри.
Мне от нее так больно, что я даже стараюсь не делать резких движений.
Наблюдать за мокрым садом - совсем тоска. Я отхожу от окна и сажусь за
стол с черной поцарапанной столешницей и резными ножками. Стол из какого-то
ценного дерева, кажется, эбеновый. Он рассказывал мне, что этот самый
стол чуть ли ни тысячу лет назад принадлежал самому Арнольду де Вилланова
и успел впитать в себя больше магических эманаций, чем половина официальных
артефактов в Музее Магического Университета, куда мы ходили с ним весной
копаться в запаснике в поисках каких-то монет Raymundini. Я ложусь щекой
на твердую гладкую поверхность, и мне хочется просидеть так всю оставшуюся
жизнь, потому что от стола пахнет не какими-нибудь эманациями, а старыми
чернилами, как от тяжелого халата, в котором он существовал, когда решал,
что после ванны ему надо не в постель, а в рабочий кабинет (очень часто,
если честно). Последний раз я видел его как раз за этим столом и в этом
халате. Надоедал ему до того целый вечер, хотя он сразу пробурчал, что
у него работа и что ему не нравится, когда некие легкомысленные типы вваливаются
в его кабинет без приглашения и в пижаме. Я заставлял его пить со мной
чай, гоняя туда-сюда нашего эльфа Лапку то за печеньем, то за молоком,
и ворошить поленья в камине (вечером сильно похолодало) и отвечать на
миллион дурацких вопросов: и какая зависимость между металлами и планетами,
и почему золотоносная трансмутация - это маггловские глупости, и умеет
ли он приготовлять "солнечную тинктуру" (он умеет, конечно!).
Пока я не зевнул во весь рот, прямо зубы клацнули, и тогда он мигом замолчал
и скорчил кислую гримасу. Сказал, иди уже спать, Гарри, а я буду работать.
Сказал, что, наверное, и не ляжет нынче. Тогда я заявил, что вот возьму
тогда и прямо тут спать стану (в кабинете диван стоит, правда, не очень-то
удобный). Он пожал плечами, спи, пожалуйста, ты мне не мешаешь, когда
молчишь. Я растянулся на диване, а он принес одеяло, сам накрыл меня и
ущипнул за нос. Потом пошел и уселся за свои пергаменты. И я лежал и слушал
ночь, это всегда занимательно - как ветер шумит листвой в саду и ветки
скребут по стене снаружи, как звенит комар, как потрескивают дрова в камине.
А потом учуял, что скрипнула половица рядом с диваном. И я не решался
пошевелиться, только старался уловить самое незначительное движение воздуха
и расслышать его близкое дыхание. И думал: зачем он подошел, а? Вдруг
сейчас сядет на край дивана и… и возьмет за руку? Пальцы у него теплые
и жесткие. Ну, просто так - жесткие, а когда он касался ими моей, например,
щеки, то совсем наоборот. А потом нервы у меня сдали, и я открыл глаза.
Он как расположился за столом через всю комнату, так и сидел - и читал
какой-то фолиант. Как будто меня и нет. Разозлившись на собственную дурость,
я несколько раз пнул одеяло, повернулся к нему спиной и уперся носом в
диванную спинку. Она пахла горелым. И я нюхал ее, пока не заснул.
А утром его со мной уже не было...
Я вскакиваю, ударяюсь коленом о ножку стола и чувствую, как вскипают
слезы, долгожданные слезы. Я не могу жить, когда его нет. Я-не-мо-гу!
Я выхожу в сад, где дождь закончился (и облака быстро бегут по светлеющему
небу), я собираюсь сесть прямо в мокрую траву и рыдать над розовыми чашечками
еще цветущей центифолии, горькие-горькие слезы уже шумят в горле, щиплют
глаза, и мне становится так отчаянно тоскливо и пусто, что хочется уже
даже не плакать, а задрать голову и выть. Вместо этого я как можно ниже
склоняюсь над цветами и, наконец, всхлипываю.
…И тут раздается хлопок. Затем негромкое чертыханье и стеклянное бряканье.
Краем глаза фиксирую - ого, сколько покупок сегодня! И еще один исполинский
котел притащил. Как не надорвался…
Хрустящие гравием шаги.
- Чем это ты занят, Поттер?
- Нектар собираю! - огрызаюсь я сиплым голосом из-под упавших волос. Головы
не поднимаю. Ну что бы ему явиться хоть на десять минут позже! Испортил
же мне весь кайф.
- Никогда бы не догадался, что у тебя имеется нечто общее с пчелами -
при их трудолюбии…
- У пчел кроме трудолюбия жала есть…
- Осторожнее с попытками наточить его, Поттер. Ужалив, пчела обычно погибает.
- Тебя ужалишь, как же! Более толстокожего еще поискать, - это я бурчу
еле слышно и тут совсем затыкаюсь, потому что он уже в два счета пересек
лужайку и, поддев меня цепкими пальцами за шиворот, заставляет выпрямиться
и посмотреть на него.
И я смотрю - сначала хмуро и неохотно, сквозь пелену трагедии, в которую успел погрузиться по уши, в которой погряз, специально растравляя все возможные и все нелепые душевные раны. Потом наваждение рассеивается - оно всегда рассеивается очень быстро! И прояснившимися глазами я всматриваюсь в детский трогательный изгиб верхней губы, в сумрачные сведенные брови, в гипнотизирующие (как всегда!) зрачки - родное лицо!
Он обнимает меня в ответ, далеко не с такой отчаянностью, конечно, потому
что - с чего бы? Гладит между лопаток и произносит в мои волосы тихое
и ненавистное:
- Опять? Ты опять?
Я молчу, вжимаюсь в его сюртук и вытираю об него мокрые щеки, не обращая
внимания на твердые пуговицы, и комок в горле медленно тает. Теплая ладонь
перемещается на мой затылок.
- Я отсутствовал сегодня только три часа. К тому же ты вполне безмятежно
дрых, когда я уходил. Можешь ты, наконец, объяснить, почему из моих банальных
отлучек по делам регулярно сотворяются такие великолепные драмы?
- …
- Что ты бормочешь? Прекрати слюнявить мою одежду и вырази свою мысль
внятно и четко. Если, конечно, у тебя вообще бывают мысли.
- Ты не понимаешь…
- Что именно я не понимаю? Что тут происходит в мое отсутствие, тролль
тебя подери?
- Я…
И замолкаю - ну как ему про это рассказывать?
- Говори!
- Я… Мерлин, ладно… Я каждый раз подготавливаю себя… к тому, что ты можешь
не вернуться.
Ладонь на моих волосах замирает.
- Почему я могу не вернуться?!
- Если бросишь меня.
Он сильно встряхивает меня за плечи, отрывает от себя и шипит прямо в
лицо:
- Спятил?!
Я вовсе не спятил. Я как раз боюсь, что это со мной случится, потому что
между нами целая пропасть, потому что мне не дорасти до него, и мы не
будем на равных. И, наверное, совсем скоро он осатанеет от моей беспомощности
и невежественности и от того, как я вечно цепляюсь за него, - и тогда
уйдет. И я просто не смогу достойно это пережить, я тут же сломаюсь, откажусь
от туманного, но блестящего будущего, которого в одиночку мне все равно
не достичь, запрусь в доме и буду сходить с ума. Спя-чи-вать…
Поэтому я тренируюсь, я каждый день заставляю себя поверить в то, что
самое страшное уже случилось. Это как… прививка. Может быть, я выработаю
невосприимчивость и научусь управляться с сокрушающей тоской до того,
как она придавит меня по-настоящему?
Все это я выкладываю ему, глядя на наши заляпанные мокрой землей башмаки.
Он молчит, и я вдруг чувствую, как напряжены пальцы на моих плечах.
- Что мне делать? - спрашиваю я, едва шевеля губами. Потом поднимаю голову
и смотрю в его нахмуренное лицо. Он хмыкает, как только он один и умеет,
а затем сухим голосом выносит вердикт:
- Пока мы не приступили к работе в лаборатории, будешь ходить со мной.
Я заблуждался, полагая, что тебе после учебного года пойдет на пользу
спокойное времяпрепровождение. Домашнее безделье действует разлагающе
и на более сильные интеллекты, а ты, как я теперь понимаю, к тому же всецело
заменил теоретическую подготовку на конструирование воздушных замков сомнительного
достоинства. Да, вовремя я спохватился, не то вскоре пришлось бы пригласить
к великому Гарри Поттеру сиделку из Мунго. Но не надейся, Поттер, что
намечаются ежедневные увеселительные прогулки в моем обществе, я намерен
дать тебе реальную нагрузку, в том числе и на мозги. Хотя бы для того,
чтобы проверить - есть ли они у тебя вообще.
Мог бы и не добавлять. Озвучив собственные переживания, я впервые всерьез пугаюсь своей одержимости. И поражаюсь, какое у него терпение. Вот способен ли я так возиться с подобной истеричкой?
А он возится: заставляет сесть на скамью и сам садится рядом, он даже
не сразу спохватывается осушить сырые доски заклинанием - и я вдруг вижу,
как он встревожен. Хотя по лицу этого ни за что скажешь, но тот, кто имеет
привычку смотреть прямо в его зрачки, разглядит в них много чего. А у
меня - может статься, единственного в мире - как раз такая привычка.
И я опускаю ресницы, и морщусь, и тру виски, чтобы он не понял, что во
мне неудержимо пузырится глупая радость, как всегда, когда - исключительно
редко!- он забывает, кажется, про все, кроме меня. И он тут же реагирует.
- Не выспался? Поэтому голова болит? - и не сводит глаз, словно сразу
так и прочитывает все ответы, легилимент чертов. - Больше никаких ночевок
в кабинете! К тому же ты вчера своими брыкающимися конечностями опрокинул
сосуд с толченым когтем грифа, который я намеревался применить для распознавания
выцветших чернильных надписей, хорошо хоть не последний.
А я и не заметил.
Потом мы бродим по мокрой траве и отряхиваемся от капель, которые так
и сыплются с задеваемых веток, потому что он проведывает посадки дамасцены,
направляется к розмарину в дальний угол сада, и я все время волокусь следом.
А когда я по его поручению аккуратно отделяю розмариновую кору от только
что отломанной ветки, он вдруг обнимает меня сзади за плечи, и я прислоняюсь
спиной к нему и опускаю руки. Пожалуйста, пусть я простою так всю жизнь.
- Известно ли тебе, Гарри, в чем смысл прививки? - вопрошает он прямо
как на уроке. Хотя там он меня по имени никогда, конечно, не звал. - Смысл
прививки не в том, чтобы заставлять организм переболеть и приучить его,
таким образом, переносить болезнь легко и без осложнений, а в том, чтобы
вообще не дать ему заболеть.
- Ну и как это сделать?
- Да очень просто - укрепить иммунитет. Когда в организме падает уровень
иммунитета, это проявляется в виде разных болячек…
- Как будто мы тут о гриппе говорим, - бурчу я.
- Не перебивай! То же самое происходит и с душевным иммунитетом: черная
меланхолия, подозрительность, доходящая до паранойи, депрессия, смертоносные
пристрастия… кстати, ты в курсе, что центифолия, в кущах которой я тебя
застал, обладает дурманящими свойствами и является возбуждающим средством?
(я мотаю головой и вытаращиваю глаза). Так вот, в конечном итоге может
наступить полная духовная деградация. Те же самые механизмы, что и в теле,
но принципиально другой результат - смерть души. Впрочем, она часто влечет
и смерть тела. Не исключено, что еще через недельку-другую твоих углубленных
тренировок с попытками сначала придумать, а потом преодолеть отчаяние
ты не в кусты полез бы, а утопился б в озере.
- Неправда! Я хорошо плаваю, ты же знаешь.
- Тонуть и топиться - разные события, Поттер. Хотя исход у них один, и
он меня категорически не устраивает. Поэтому я сейчас сделаю тебе свою
прививку, от которой твой душевный иммунитет повысится. И мы пойдем, наконец,
в дом, потому что мне осточертело бормотать высушивающее заклинание, а
некий Гарри Поттер почему-то вышел в сад без палочки.
Понятно, успел обхлопать карманы, пока обнимал. Я слегка ежусь, на секунду
вообразив, что он и впрямь сейчас откуда-то призовет маггловский шприц
и нацелится иглой в какое-нибудь мое чувствительное место. Но он просто
разворачивает меня к себе и говорит:
- В духовном смысле иммунитет человека - это вера, Гарри. Твоя вера в
то, что ты мне нужен. Она надежно защитит от любых черных мыслей на тему
"он меня бросит" даже такого героического страдальца, как ты.
- Откуда тебе знать, ты не маггловский психолог, - бормочу я и затыкаюсь,
потому что вдруг вспоминаю прочитанную мне однажды в рабочем порядке его
краткую лекцию о том, что алхимия занимается не только экспериментированием
с естественными ингредиентами, но также изучением тайн души и их движения.
Ну не совсем же я тупой! И я понимаю, что не могу не доверять его словам,
как защитит меня убежденность в том, что я ему нужен, что у меня грандиозный
магический потенциал и выдающееся будущее. Потому что он великий алхимик,
и он безупречен в зельях - стало быть, разбирается и в этих дурацких и
невнятных душевных процессах. И если такой мастер прописал мне веру, значит,
там есть во что верить. Получается, то, что он всерьез собирается и дальше
учить меня, жить со мной, терпеть мое присутствие в своей жизни - это…
правда?
Или он стоит сейчас, щурится от выглянувшего солнца и врет мне, врет.
Но тогда он не такой уж великий, каким мне представляется, и вообще сальный
ублюдок, и пусть убирается, не жалко.
Я тут же сообщаю ему все это, и он усмехается, и ерошит мои волосы, и
снова прижимает меня к себе.
- Забавно наблюдать за твоими попытками обуздать неожиданно бурный поток
мыслей, - говорит.
Вот в этом он весь, и поэтому остальное тоже ощущается правильным.
В конце концов, мы собираем пакеты с покупками (как он тащил их один?),
я со смехом делаю вид, что хочу надеть на голову новоприобретенный котел
- он не дает, и направляемся к дому.
Солнце слабо проглядывает сквозь редеющие облака, и нехолодный ветерок
шевелит пряди волос. Сегодня он меня не бросил, как и вчера, и позавчера,
и я не только уже примериваю к этому ряду "завтра" и "послезавтра",
я уже робко предчувствую впереди такое чудное, такое сияющее, такое запретное
для меня трусливым и мнительным мною же "всегда", к которому
мы полетим на крылатой серебряной колеснице как мифологические Ксиан и
Айсана…
Я не успеваю догадаться, что меня в этом смущает. Потому что как раз на
этой почти блаженной мысли в лицо мне врезается заблудившаяся муха, и
я дергаюсь. И один из пакетов у меня выскальзывает и с веселым звоном
рушится на дорожку. И он шипит, и кривится, и обзывает "безруким
и безглазым чудовищем", и его ноздри раздуваются, страшное зрелище…
И я вдруг четко понимаю, что не будет никаких сияющих колесниц, потому
что я обречен на сплошные оскорбления, издевки и тычки. Но зато их сопровождает
вот этот пронзительный взгляд, от которого теплеет в груди и слабеют колени,
и что я счастлив-счастлив-счастлив, потому что так будет всегда...
…Я произнес это слово?!...
Мы идем обедать.