Улыбочку, сэр!
Автор: Kamoshi
Пейринг: Гарри, Снейп
Рейтинг: PG
Жанр: angst, dark
Краткое содержание: А что если спятит не Гарри, а профессор?
Дисклеймер: все относящиеся к циклу о Гарри Поттере персонажи принадлежат
Дж.К. Роулинг.
Размещение: с разрешения автора.
- Проходите сюда, только умоляю, не разговаривайте с ним…
На лицо того, кто меня сюда впустил, я даже не смотрю. Страшно болит
голова, колотит в висках и в сердце.
Я знал, что я увижу. Знал и то, что все разговоры остались в прошлом навсегда.
Он сидит на койке, сгорбившись и неудобно сдвинув тощие ноги в шлепанцах
и свесив локти по сторонам. Поза вызвала в памяти виденную однажды полуощипанную
птицу. Голова опущена, длинные пряди касаются колен, покрытых несвежим
фартуком. Пальцы еле заметно шевелятся, единственный живой признак окоченевшей
фигуры.
Я подхожу ближе. Стук моих каблуков на кафельном полу отзывается эхом
в гулких сводах. Как в бане, куда он однажды затащил меня смеха ради.
В маггловской бане умеренной паршивости с шайками-лейками, кислым пивным
духом и клубами жаркого пара.
Это было сто лет назад по моему личному календарю. Сотня тяжелых, болезненно-тяжелых
лет, уместившаяся в один земной месяц.
Он не поднял головы. По-прежнему шевелит пальцами, вперившись в пол или в собственные колени.
- Прогрессирует, - покашливает мой провожатый. - Пару дней назад еще
реагировал на звуки и свет, а сейчас…
И машет рукой.
Я знаю! Как и то, что сделать нельзя ничего. Как и то, что кое-что сделать
нужно, потому что вслед за этой стадией наступит следующая, и наружу выплеснется
неконтролируемая никакой магией сила, рвущая канаты, ломающая стальные
решетки, убивающая все живое. Так уже было в самом начале моего столетия
мук, старт кошмара, уничтожившего не только сто пятьдесят три человека,
включая четырнадцать детей, но и всю вселенную.
Нашу вселенную. Наши ночи и дни, хмурые понедельники и бесшабашные субботы,
насмешки и сонные объятия, провалы и выигрыши, и самый главный приз, отпирающий
ворота туда, куда не попадают без проводника. Я так и не увидел, что там.
Может быть, сияющие звезды слетают бабочками прямо в подставленные ладони?
И есть ответы на все-все вопросы?
А единственная гримаса на худом большеносом лице - улыбка?
Что со мной?
Призовой фонд иссяк, в осадок выпали горечь и понимание, что все было
зря. С этим я уже прожил сто лет, целый месяц.
А проводником здесь и сейчас - помятый и почти равнодушный санитар. У
него отмычка от врат в преисподнюю. И любознательный проблеск в глазах.
Я его понимаю, не каждый день знаменитый псих навещает другую полоумную
знаменитость.
Напрасно я себя определяю в безумцы. У меня холодный трезвый взгляд на событие. Я сам положу этому конец. Я так решил. Я эгоист. Мне не вынести еще одного такого столетия. Я едва дожил до нынешнего дня.
Я провожу ладонью по холодным металлическим прутьям. Потом прижимаюсь
к ним лицом.
Он сидит в трех футах от меня и молчит, уставившись вниз. Пальцы лежат
на коленях и подрагивают. Под белой тонкой кожей дергается кадык. Он глотает
слюну. Возможно, хочет пить. Это правильно.
Он выпьет все что забулькает у рта.
Бумага уже в моем кармане. Я не читал ее, выслушал все в устном порядке
и запомнил. "Подлежит насильственной вакцинации".
Редкое заболевание. Спровоцировано многолетним стрессом. Магия бессильна.
Медицина усугубляет симптоматику. Один выход - вакцинация, человек-растение,
заснул, проснулся, укололи, измерили, заснул, все по кругу и по расписанию.
Можно приходить раз в неделю, смотреть сквозь прутья. Денег хватило бы
на поддержание жизни еще миллион лет с хвостиком.
Девяноста девять процентов гарантии, что последующих вспышек не случится.
А один процент риска обычно и не рассматривается.
Но я убедил их заменить вакцину безболезненным ядом, и сам выбрал - каким.
Было из чего выбирать. Я не вынесу этих лет, я едва дожил до сегодня,
а им вообще все равно. Даже меньше хлопот. Они учитывают не патологию,
а сто пятьдесят трупов, и добавить к ним еще один представляется высшей
справедливостью.
А я вновь сыграю роль избавителя человечества от рехнувшегося монстра. На бис.
Я смотрю туда, а он меня не видит. Ничего не видит. На столе тарелка с одиноким кусочком хлеба.
- Поставили ему на всякий случай, - просвещает меня санитар. - Авось поест. Только ни черта он не жрет, понимаете ли…
Да знаю, знаю я!
У него всегда был плохой аппетит.
Но я не знал, что здесь дают на обед сухие корки.
Я смотрю. Его пальцы рефлекторно разжимаются и сжимаются, как лягушачьи
лапки на стекле в лаборатории. Они резали и кололи, били наотмашь, душили,
разрывали и ломали. Мне мерещатся засохшие пятна крови. Может быть, и
остались. Кто и зачем станет мыть ему руки.
Убил бы он меня? Не сомневаюсь.
Но так случилось, что на этот раз убивают не меня, а я. И никаких кровавых
брызг, душераздирающего визга и зеленых всполохов. Хотя какие всполохи?
Он не воспользовался магией. Я тоже обойдусь.
Сто пятьдесят три человека, из них четырнадцать детей.
Я мог бы и привыкнуть, что моя биография мечена грязью и кровью как мухами.
Как и к тому, что эти мухи летят на самое сладкое, самое чистое и нежное.
Я нащупываю в кармане пузырек с эссенцией амигдалус амарум. Он сам ее
и готовил сто лет тому назад. Наверное, на продажу - яд ценный и редкий.
Наверное, чтобы взамен можно было купить мне целую парадную форму.
Пусть. Яды не портятся, в отличие от тех, кто их готовит.
Санитар, лица которого я не запомню, отмыкает решетку и пропускает меня внутрь. И остается снаружи, потому что ему страшно.
Я ногой придвигаю к койке деревянный стул и усаживаюсь. Выливаю жидкость в приготовленную воду. Разгибаю его напряженные, сведенные пальцы и вталкиваю в них кружку.
- Пей! - говорю я.
Он не шевелится. Моя ладонь лежит поверх его пальцев, и я чувствую их
живое тепло. Внутри зарождается слабая боль. Я знаю, что очень скоро она
станет острой и скрутит хуже чем веревкой.
Санитар шумно дышит по ту сторону прутьев.
- Пей же, ну! Пей!
Он поднимает голову, а я выпускаю его руку.
Волосы висят как пакля. Проваленные пустые глаза. Он всегда выглядел уродом.
Все это столетие было заранее прописано на его лице, а я и не замечал.
Его кадык дергается, и он подносит кружку к губам. Неуверенно и слепо.
- Вода, вода, - зачем-то сообщаю я, точно он услышит и даже поймет.
Он не сводит с меня глаз, и вдруг его рот как-то странно кривится.
Он улыбается. Он смотрит на меня и улыбается, как будто мы сидим на скамейке
в саду, и я только что сказал ему на редкость приятную глупость, а рядом
стынет кофе, но нам не до этого.
Лицо становится растерянным и совсем детским, а возле рта углубляются
ямочки, о которых я не подозревал.
Я никогда не видел этого наяву, и у меня пересыхает горло и не дает вздохнуть.
И столетие назад он так не улыбался.
- Пей!!! - ору я, уже не в себе.
Он послушно пытается сделать глоток. Рука дрожит и не повинуется, и вода проливается ему на грудь. И он снова жалко улыбается.
Я выбиваю кружку из его ладони и отфутболиваю в угол. И с отчаянием бью его по лицу, чтобы смазать, стереть эту невыносимую улыбку. Он откидывается к стене и стукается головой. Из носа бежит красная струйка. И я понимаю: если его губы еще раз шевельнутся, я сам тронусь умом. Теми остатками, что еще функционируют в моем воспаленном мозгу.
Он не мог меня узнать, в этом состоянии все движения на уровне рефлекса,
и это просто расслабились мышцы лица, когда организм почуял воду. Но я
вывожу на бланке "Отказ", я вяло удивляюсь, что такое капает
на бумагу с моих щек, и ничего не объясняя никому, убираюсь отсюда.
Сто пятьдесят три жизни не вернешь ценой еще одной. Тот, кто пишет наши
судьбы, ошибся с воротами, но даже ему было неведомо, что здесь я получу
то, на что надеялся там. А значит, рано ставить точку.
Может быть, я неправ и поддался минутной жалости. Но пока меня терзает
и грызет только одно: успел ли он глотнуть эссенции? Никто не мешает слетать
за безоаром, но пусть решает жребий.
А я обо всем узнаю только завтра.
И если что, запасов яду полным-полно - для него или для меня, как получится.