Время подумать

Автор: Mavis Claire
Пейринг: Сириус Блэк/Уильям Уизли
Рейтинг: NC-17
Жанр: драма
Дисклеймер: все - многодетной мамаше Роулинг
Размещение: с разрешения автора.
От автора: подарок Мерри - к дню рождения. С хэппи-эндом, как всегда, засада, зато пейринг оригинален вполне.

Ему кажется, что он - снова школьник. Что ничего не изменилось. Что все еще впереди, или как-то так.
Интересные мысли, правда? Обрывочные, бессвязные, они скачут в голове как "попрыгунчики" близнецов - была у них такая игрушка, одно из первых их изобретений...
Это потому, что он лежит в больничном крыле, в которое не попадал ни разу - даже не верится - ни разу за все годы обучения.
И над ним суетится мадам Помфри, и мама сидит у кровати, и хуже всего то, что она даже не плачет.
Нет, хуже всего не это.
Когда приходит она...Когда кажется, что в палате становится еще светлее и поток солнечных лучей усиливается, преломляясь, в её золотых волосах - до такой степени, что становится невыносимым.
Когда она шепчет : "Билли, Билли...", а потом переходит на свой удивительный французский, то есть, ничего удивительного в её французском нет, просто забавно слушать, как звук "р" перекатывается в её губах сладкой горошиной, а все эти носовые "ан" и "ин" пронзительно - у него так никогда не получится - зависают в окружающем его солнечном пространстве... Как мотыльки.
Нельзя сказать, что он так уж способен в языках. Просто обстоятельства заставили.
...Или когда Флер гладит Билли по волосам... Не по шрамам и рубцам, которые с завидной регулярностью кровоточат и покрываются струпьями - это не столько больно, сколько противно.
...Когда она убежденно говорит, всем и каждому - что свадьбу никто не отменит, и она непременно, непременно, Билли, слышишь? - выйдет за него замуж, как будто уговаривает их обоих.
Ему хочется выть.
Он же теперь почти волк, получается.
Только когда все уходят, оглядываясь, улыбаясь и кивая перед тем, как закрыть дверь, и гулкий коридор умножает эхо их шагов и разносит голоса: усталый - мамы, неестественно-веселый - Флер, ему становится легче.
И Билли может думать.
Он был прав, говоря, что когда-нибудь у Билли появится время подумать.
Хотя, конечно, не догадывался, когда оно наступит, это время.
Ты перебираешь в памяти обрывки разговоров, или картинки - все почему-то помнится статичными картинками, настолько неживыми, что ты можешь часами мечтать о думосборе - только чтобы увидеть, как это двигалось, дышало, жило.
То, что было Билли Уизли.
То, что было им.
В этих мыслях нет ни одной справедливой; они мелькнули только пару раз: о том, что все случившееся с Билли - да и с ним тоже - могло быть не простым стечением обстоятельств, пинком фортуны или её издевкой, а наказанием. Платой.
Кому, как не ему, знать, что за все надо платить?
Старик Бодрод, симпатизировавший Билли с самого начала его работы в "Гринготтсе", читал целые лекции о гоблинской деловой этике, сводившейся по большому счету, только к этому постулату: за все надо платить.
Понять это оказалось ненамного сложнее, чем гоббледгук, запомнить - куда проще чем сотни паролей к различным дверям банка.
Бодрод, достающий ровно до его виска, когда Билли сидит на корточках, проверяя наложенные на пороги хранилищ чары, бубнит прямо в ухо, отвлекая молодого специалиста от его непосредственных обязанностей, заставляя раздваиваться, хотя и проверка, и бормотание за первые пару месяцев стали привычной рутиной.
Только полгода спустя Билли понял, что это было последним - своеобразным, надо признать, тестом - и на способность работать вообще, и на способность концентрироваться на нескольких проблемах одновременно, и на способность общаться с гоблинами "по-правильному".
Второе их любимое выражение: "по-правильному". Так, на самом деле, и не говорят, можно просто сказать "правильно" или что-нибудь еще, но это гоблинское "по-правильному" , произнесенное строгим карликом, звучит очень убедительно.
Особенно когда они отказывают кому-нибудь в кредите, ничего не объясняя, просто сообщая об отрицательном ответе.
Или когда твердо посылают ...далеко, к драконам, извечным своим врагам, самого Фаджа, тогда еще министра, вознамерившегося прибрать к рукам если не все золото мира, то некоторую его часть, хранящуюся в банке.
Билли просто обеспечивал безопасность переговоров и не без удовольствия наблюдал все эти ритуальные танцы, контрдансы и менуэты, закончившиеся тем, ну, скажем так, что всемогущий министр перепутал па, отдавил пару ног и ретировался с позором, мечтая, видимо о том, чтобы этого разговора не было вообще.
Память Билли нашпигована ценной информацией, как ячейки сейфов - золотыми галеонами, только думает он не об этом, и не о Флер Делакур, и не о родных...
А если кто-нибудь узнает, о чем думает Билли Уизли долгими вечерами в больничном крыле Хогвартса, когда рядом тихо шелестит страницами какой-то книги еще один пострадавший - мальчик, однокурсник Рона и Гарри, Невилл, этот кто-нибудь должен положить Билли на лоб ладонь и проверить температуру, как маленькому, и позвать Молли, и сказать, что её сын совсем сошел с ума, а потом ни в коем случае не оставлять его в Хогвартсе, а отправить прямиком в больницу Святого Мунго.
Но он же сам сказал: у тебя будет время подумать, Билли.

Если задуматься - что же было в начале - то ответ прост: в начале был свет. Бронзово-песочный, залитый солнцем Египет, ослепительные, сияющие локоны Флер, приехавшей в Хогвартс на Турнир Трех Волшебников. Свет заполнял все вокруг, от него порой было невозможно дышать - он был настолько победителен и прекрасен. И почти ничто не могло даже не справиться с ним, хоть чуть-чуть поколебать его уверенность. Ни Черная Метка на Кубке Мира по квиддичу, ни переезд в Лондон для работы на Орден - золотой песок страны пирамид осыпался сверкающим водопадом локонов мадемуазель Делакур, и это было так естественно, так замечательно-правильно, что свет вокруг тебя, и в тебе самом - твои рыжие волосы ловят отражение ярких лучей, и хочетcя все время прищурить глаза, улыбаясь свету, и никакие полутемные и почти неосвещенные помещения "Гринготтса" не мешают тебе видеть свет. Чувствовать его везде.
И в один прекрасный день тебя ведут в штаб-квартиру Ордена, в старый затхлый особняк, где в тусклом коридоре вас встречает ...
- Самый знаменитый уголовник Англии, Билли, - улыбается Ремус Люпин, похлопывая по плечу худого высокого, черноволосого, нет, просто черного, человека.
Билли не сразу понимает шутку; он же был в Египте, и вся история с побегом Сириуса Блэка из Азкабана затронула его по касательной.
- Добрый ты, Рем, - тянет в ответ Блэк, - приятно познакомиться, Билли.
Cейчас Билли часто думает о том, почему Сириус произвел на него такое впечатление. Не из-за фамилии, он её и не знал тогда. Не из-за черных длинных волос, уж этим Билли не удивишь - сам такой, несмотря на протесты Молли. Не из-за выражения лица - странного, на самом деле, они стоят в прихожей, чуть ли не принюхиваясь, как...

-...Как два кобеля, Билли. Что подумал Ремус, интересно?
- Тебя это так волнует?
- Нет. Совсем...

- Сириус, ты нас пропустишь или нет?
- Прости. Проходите.
Может быть, дом кажется темным после залитой июльским солнцем площади?
И это как-то отражается на лице хозяина?
Может быть...
В нем просто нет света.
Билли удивляется этой мысли, но поскольку спешить некуда, посвящает ей целый бесконечный вечер, с болезненным удовольствием вспоминая лето их знакомства два года назад, безумный Дом на Гриммаульд-Плейс и его странного владельца.
Хотя его все считают обыкновенным: он - друг Ремуса, и соученик Снейпа, и крестный Гарри, и никто почему-то не видит в Сириусе этой самой черноты. Или все настолько привыкли к нему, что не обращают внимания. Или Билли просто показалось?
...Собрания Ордена напоминают ему калейдоскоп из маггловских игрушек, которыми их баловал отец; тогда эти подарки казались куда интереснее привычных магических вещей. Трубочка с зеркальными стекляшками (стыдно вспомнить, как они с Чарли разломали забавную штучку, а потом чуть не плакали, пытаясь собрать её обратно и в итоге подрались) и несколькими разноцветными пластмассками (то есть, как это называется, он узнал значительно позже). Поверни трубочку, загляни в глазок, еще поверни - и невероятные узоры будут складываться в непредсказуемой последовательности, так, что не оторваться.
Вот и Орден: умиротворяюще-бежевый Люпин рядом с ультраяркой Тонкс, свинцово-серый Грюм (не спрашивайте, почему, картинка стоит перед глазами), потускневшие рыжие волосы отца, его собственная шевелюра ("Солнышко, - любит говорить Флер, - моё солнышко", и ему неловко), болезненно-желтое пятно лица - это Снейп, мелкая разноцветная россыпь - остальные.
И чернота, оттеняющая все цвета. Может быть, благородная, наверняка - вызывающая. Скучающая чернота, тщательно сдерживающая внутри силу.
Иногда Билли кажется, что он придумал все это, оказавшись на больничной койке.
Иногда - что так было всегда.

...Все равно ему как-то неловко в Доме. Да-да, вот после банка, после гоблинов и Фаджа, после мистера Малфоя - постоянного, любимого и привилегированного клиента "Гринготтса", который, только завидев мистера Уизли, кривится в брезгливой гримасе... Билли же, прикрытый симпатией гоблинов как надежным щитом, нарочно старается как можно чаще попадаться Малфою на глаза. А так, из вредности, никто же не может ему запретить выходить из внутренних помещений в зал для посетителей или заглядывать в кабинеты для приватных переговоров.
Особенно удачными оказываются дни, когда он работает в хранилищах; ему одному - в виде исключения - разрешают приходить не в форменном костюме, а в обыкновенной его одежде, тогда он проходит по залу в потрепанной проклепанной косухе или в футболке, с которой издевательски подмигивает мумия Аменхотепа Второго, вырисовывая быстрый автограф иероглифами "Привет из Долины Царей!", в джинсах и сапогах из кожи дракона - дичайшее зрелище для знаменитого магического банка , наверное.
Билли прекрасно понимает, что это идиотизм, но отказать себе в удовольствии подразнить Малфоя не может; типичная выходка в стиле Фреда и Джорджа, но в конце концов, он же тоже Уизли... А уж перекошенная физиономия милорда Люциуса стоит того, и нервный смешок Флер, посланный в спину Билли, только добавляет веселья.

Блэк никогда не позволяет себе такого - внешнего выражения - пренебрежения; но, тем не менее, ясно видно, как они его раздражают. То ли тем, что свободны в перемещениях, а он заперт в этих старых стенах; то ли тем, что их, Уизли, слишком много, а он один, то ли просто они ... чересчур ярки для этого дома.
Билли чувствует его тяжелый взгляд и во время совещаний, и когда Сириус всего лишь заходит в кухню, где все они обычно собираются.
Тогда ему кажется нелепой и серьга в ухе, и вызывающе-рыжий хвост, и любая одежда - злополучная косуха также неприглядна, как и костюм с гербом "Гринготтса" на кармане.
Билли не задерживается в доме дольше необходимого, не то чтобы он стыдится привычной суетливой заботы матери или непробиваемого энтузиазма отца, или того, что близнецы просто не понимают, что такое "угомониться", черт, ему неловко даже за придурка-ренегата Перси, который ни разу здесь не появился...
Просто всегда хочется быть в ладах с собой и с миром. И ничего плохого в этом желании нет.

Он проводит ладонью по щеке, чувствуя, как опять набухает сукровицей и гноем шрам.
Интересно, что бы он сказал, увидев его таким? Фыркнул бы: "Плюнь, Билли, это ничего не меняет. Я дружу с оборотнем всю свою сознательную жизнь" ? Или тоже погладил бы его по лицу, на самом деле Билли не хватает таких прикосновений, мама - это не то, Флер никак не может пересилить себя, да он и не в праве требовать от неё такого. Поэтому все мысли о предстоящей свадьбе кажутся ему ...забавными.
Флер - это лето навсегда. Это июнь, и июль, и новая практикантка в банке, растерянная и самоуверенная одновременно, теплая, как пойманный ладонью солнечный зайчик, короткое и яркое лето.
Только вот все остальное - это зима. С рано наступающей темнотой, с пронизывающим ветром, с такими же ледяными мыслями об отце, который в больнице, и которому помочь нельзя.
Все выстыло внутри, и когда Блэк и Люпин, успокаивавшие Молли, спускаются вниз, на кухню, и Сириус, не говоря ни слова, достает из шкафа бутылку огневиски, Билли даже признателен ему. За молчание. И за согревающий глоток алкоголя.
Они напиваются в постепенно становящейся теплой тишине, медленно и со знанием дела, не пропуская ни одного стакана, словно соревнуются в чем-то.
Ремус, так и оставшийся сидеть с первой порцией спиртного, изредка хмыкает, поглядывая на них, но потом снова утыкается взглядом в стол.
Под конец Билли даже готов заплакать - от страха и от боли, и от ломающего все внутри чувства неизвестности, перетекающей в обреченность, но снова натыкается на глаза Блэка, в которых нет ни жалости, ни понимания, что-то совсем неопределенное, но однозначно отбивающее всякую охоту жаловаться.
- Я пойду, пожалуй...Спасибо.
- Рем, не отпускай его. Он до дома не доберется.
- Нет, я все-таки пойду. Нас и так тут достаточно.
Блэк пожимает плечами и отворачивается.

Билли все-таки плачет - дома, в маленькой холодной квартире, съежившись под одеялом, пьяными облегчающими слезами, жалея и родителей, и себя, и - почему-то - этого непонятного Блэка , который... ни хрена не понимает в жизни. И в любви тоже.
Ни хрена.
То есть, Билли неправ; Сириус любит Гарри, это даже не обсуждается, просто дней когда он открыт и весел, так же мало, как каникулярных лакун в убористо исписанном листе учебного года.
И вообще, что у них может быть общего, кроме собраний в старом особняке? Цели Ордена? Совместное... дело? Кто бы сказал, в чем состоит это дело для Блэка - не в том ли, что он их терпит?
И Билли Уизли не будет чувствовать себя виноватым за то, что он молод, свободен и, похоже, влюблен.
"Гринготтс" не устраивает Рождественских балов; зато, если с отцом все будет нормально, они смогут прекрасно потанцевать с Флер на самом главном празднике гоблинов - в январе.
День Золота - это их собственный праздник года. Всего два дня в году - праздничный и следующий, который гоблины проводят с семьями - банк закрыт, и это должно о чем-то говорить, правда?
Он думает, что это ужасно, неправильно и недостойно - отвлекаться на День Золота в такую ночь, когда совершенно непонятно, как дальше сложится все в его семье, но...он просто хочет нормально заснуть.
И он засыпает; вот только снится ему не больница и не бал, и даже не танец с Флер, и уж, конечно, не Блэк, а прозрачный и медленный летний закат, не падающая мгновенно "тьма египетская", а северный закат - что-то из шотландских, хогвартских времен, когда солнце висит в небе, кажется, бесконечно, а потом его нежно, словно убаюкивая, поглощают сумерки, из которых медленно выползает ночь.

Вероятно, это природный оптимизм Уизли, который разлит у них в крови, иначе откуда ему браться в самые беспросветные моменты? И отец действительно идет на поправку - вплоть до выписки, и ничто уже не может испортить Билли настроение - ни то, что Флер не пригласили на праздник ("Это праздник для своих, мистер Уизли, а практиканты...") ни то, что на первом же собрании после отъезда Гарри обратно в школу, и первом после той пьянки, сидящий напротив Блэк рассматривает Билли в упор, так что хочется встряхнуть его и убедительно-вежливо сообщить, что так и так, Билли Уизли уже достаточно лет для того, чтобы уметь аппарировать домой в любом состоянии.
Билли так увлекается этой странной игрой в гляделки, что отцу приходится толкнуть его, чтобы он расслышал: последние минуты Грюм обращается именно к нему.
-... и это хорошая новость, Билли. На моей памяти мало кто получал приглашение на День Золота. Там, насколько мне известно, совсем другая атмосфера...И ты, мальчик неглупый,
( "Я сейчас убью его за этого "мальчика", и за "неглупого" тоже...)
-... можешь не только прислушиваться, но и прощупать почву....
(" А то я сам не догадаюсь...")
- ...но, Билли, сам понимаешь - только попытаться определить настроения, так сказать...
("Мерлин, зачем все так разжевывать...")
Ему кажется, или в синих глазах Блэка действительно мелькает тень улыбки?
Или его тоже раздражает дотошность старого аврора?

...И грянул День...
День Золота.
Точнее, Вечер Золота, потому что Билли все-таки не пустили на церемонию, проходившую в хранилищах. Он просто пришел в банк к назначенному часу - и не узнал его. Нет, снаружи все было как обычно, но вот внутри...
Привычные высокие конторки, составленные рядами, за которыми десятки гоблинов ежедневно принимали посетителей, оказались превращены в столы.
Золотистое мерцание плотным туманом окутывало зал, так что лиц сидящих напротив было не разглядеть - как будто металл галеонов стал жидким, а потом - газообразным, растворяясь в камнях и в самом воздухе "Гринготтса". Иногда кто-то из гоблинов запускал руку в это марево, шевеля крючковатыми костлявыми пальцами и явно наслаждаясь.
Много еды и странный, непривычный напиток, который разливают из огромных бочек - гоблинский эль, о котором многие слышали, да вот немногие пробовали...
Крепкий, сладкий и одновременно горчащий, его пьют из кружек или поджигают на кусочках сахара, чтобы потом перекатывать во рту тающее на языке лакомство...
Билли прислушивается к разговорам, не встревая, но это не те разговоры - что-то семейное, клановые сплетни, сегодня они молчат даже о клиентах...
Не выпускающий стакан с элем из рук Бодрод сообщает ему весело: "Ты думаешь, мы взяли тебя на работу, потому что ты хороший специалист? Че-пу-ха. Ты - золотой мальчик, Билли. Так что это тоже твой праздник..."

Вот так вот. Обидно даже. Кого принимают на службу за цвет волос?
- Да я пошутил, - смеется Бодрод. - Ты - молодец, Билли. Давай выпьем.
И они выпивают. И еще...И еще...
И вот уже старый гоблин слишком трезв по сравнению с молодым волшебником, как будто с определенного момента эль - не эль, а адское пойло! - оказывает на Бодрода обратное действие.
Билли уже не чувствует обжигающей крепости, и у него больше не першит в горле, и ему кажется, что в золотом тумане между столами он видит лица гоблинов - старые и молодые - они переливаются, перетекают одно в другое...
- Кто это? - спрашивает он у Бодрода, невежливо тыча пальцем в маячущую перед лицом физиономию с оттопыренными ушами.
- Ты видишь, Билли? Эй, Грифук, я был прав! - кричит гоблин кому-то за туманом. - Он видит!
- За Уильяма Уизли! - гремит Грифук в ответ. - И за то, что мы не ошиблись!
- Так кто это? - все еще пытается понять Билли.
- Это - духи предков, малыш. Мы встречаемся с ними раз в году. Рассказываем новости, спрашиваем совета...
К ним подходит Рагнок, на переговоры с которым Билли угробил пару предыдущих месяцев. И еще несколько гоблинов, они окружают Билли кольцом.
- Расскажи нам, Уильям Уизли. Расскажи нам все, что ты знаешь... Тогда мы сможем принять решение...
Про что они? Про Орден? Но про Орден рассказывать нельзя. Даже если есть соблазн переманить их на свою сторону окончательно. Нельзя...но..
- Есть дом, - выдавливает Билли под требовательными взглядами. - Старый такой дом. И в нем живет волшебник. И там... - он отчаянно старается не проболтаться, и, как ни странно, это получается - достаточно вспомнить тяжелый взгляд синих глаз и черные пряди, падающие на худое недоброе лицо, -...и он ...смотрит на меня. Скажи, Бодрод, что во мне не так? Почему он смотрит на меня все время?
Рагнок за его спиной разочарованно вздыхает и отодвигается. И Билли становится легче.
- Как будто это я виноват во всех его неприятностях! Как будто я - заноза в его заднице!
- А зачем ты ходишь в этот дом, Билли?
- Просто... в гости... - хихикает Билли.
Еще одно движение за спиной. Словно его освобождают.
- Можно мне еще эля?
- Да он напился...
- Похоже, мальчику пора домой...
- Нет. Не домой, - Билли легко, так легко, как будто он снова научился дышать.
Точно. Он пойдет и спросит у Блэка, что все это значит. Он даже готов услышать что-нибудь в стиле Малфоя - о недостойном семействе Уизли, но зато все станет понятно.
И заодно можно доказать этому... этому... что Билли может аппарировать в любом состоянии.
Ему хватает ума отойти от банка подальше, и убедиться что за ним, вроде, никто не следит.
И аппарировать, и почти уверенно подняться на крыльцо, и нетвердо постучать в дверь, уперевшись лбом в стену, потому что перед глазами все кружится.
И задать принципиально важный вопрос : "Почему, Блэк?" - выплюнуть слова в проем открытой двери, и ввалиться вслед за словами в темную прихожую, ввалиться в прямом смысле - падая на моментально приближающийся пол.

"Билли, тебе нельзя краснеть. Даже магия тут не поможет: сосуды слишком близко к коже, опять может начаться кровотечение…"
Так и есть. Кровь пробивается сквозь подсохшие за день раны , выступая на коричневой корке ровной дорожкой капель - как темно-красные бусины.
Только сейчас это не имеет ничего общего с незаживающими укусами Грейбека. Билли просто стыдно. До сих пор стыдно, несмотря на все то, что случилось потом. Это случившееся "все" вполне может оказаться гораздо стыднее, особенно если смотреть на ситуацию со стороны, и нетрезвое начало визита как раз прекрасно укладывается в привычные рамки, но ему все равно неловко. До мгновенно вспыхивающего лица, и шеи, и ушей, и мадам Помфри завтра опять будет причитать над ним, обрабатывая шрамы прохладной, с сильным запахом мяты, мазью.
Но ему не больно. И не жалко себя. Ему стыдно.
Вздыбившийся и прижавшийся к щеке пол тоже прохладен. И, кажется, мягок и уютен - на нем прекрасно можно заснуть.
- Гоблинский эль, насколько я понимаю, - бормочет кто-то над ним, где-то под стремительно удаляющимся в небеса потолком. - Много-много гоблинского эля…Ты можешь встать?
Билли хочет сказать, что все прекрасно, ему удобно и хорошо, но его сильно дергают за шиворот, потом, поняв, что выдающегося переговорщика мистера Уизли простой физической силой от земли не оторвать, бормочут заклинание, и его поднимает, а потом несет куда-то вверх, сквозь шепотки и бормотание, похожее на ругань, и голос над головой -
- "Заткнешься ты когда-нибудь, чертова старуха?" - вроде бы знаком, но вспомнить, кто это, Билли не в состоянии.
Чьи-то руки стягивают с него пиджак, и рубашку - проводя неуловимыми ласкающими движениями по груди - а потом и брюки, поглаживают бедра и ноги, и это так приятно, что Билли мычит что-то явно признательное, и падает на мягкую, действительно мягкую кровать, под теплое, льнущее к телу одеяло, и этот кто-то шепчет: "Мальчишка", легко целуя его в лоб - совсем как мама в детстве.
Во сне он вспоминает, что хотел задать какой-то важный вопрос - не гоблинам, нет, кому-то еще.
И еще ему кажется, что ответ на незаданный вопрос он получил.

О, Мерлин. Позорище.
Билли елозит щекой по подушке и залезает под одеяло с головой. Как будто можно остаться там навсегда, и это будет прекрасным решением проблемы. Единственно возможным, потому что покинуть дом Блэка без ведома хозяина нельзя.
Какой он идиот.
Если ничего не делать…Но нельзя же лежать здесь вечность? Тогда представим себе, что ничего не произошло. Что это в порядке вещей, что это у Билли Уизли такая привычка - вваливаться в полубессознательном состоянии к знакомым.
Гоблины мудры и прозорливы: после такого количества эля выйти на работу невозможно.
Если добраться до душа… У него получается, и он даже не подогревает воду, бестрепетно влезая под ледяные струи, разгоняющие кровь, но и это не решает проблему номер два.
Приехали. Вот она, вся эта красота ниже пояса. Впрочем, такого следовало ожидать.
Великий похмельный стояк.
Был бы он дома, или в Норе - он бы решил эту проблему, не задумываясь, хотя быстро кончить с похмелья у него никогда не получалось, и это так нравилось египетской красавице Айше…
Тонкое тело, прогибающееся под его ладонями…У южных девушек совсем другой запах и вкус - такой непохожий на англичанок…
А на француженок? Вот Флер, например... Интересно, она пахнет цветами? Или…
У Айши - вкус корицы и перца, душистого пряного перца, и каких-то неведомых ему трав, резкий и возбуждающий…
И ты не будешь делать этого здесь, идиот, в этом Доме, где стены имеют уши и глаза, ты доберешься до своей квартиры, придурок… И чем скорее, тем лучше.
Билли с сожалением трет лицо.
Найти Блэка, вежливо откланяться, не извиняясь, как будто так и надо, и - прочь отсюда.
Он выходит из ванной - и обмирает, успевая только поблагодарить Мерлина за пришедшуюся кстати идею прикрыться полотенцем.
Потому что Сириус стоит у его кровати и смотрит на него, улыбаясь - молча, наклоняя голову.
"Как сова, - думает Билли, - как какая-нибудь гребаная многомудрая сова".
- Добрый день, Билли. Ты как?
- Спасибо. Нормально.
Нормально, если не считать это чертово полотенце, которое торчит чуть ли не перпендикулярно…
Блэк, конечно, смотрит…туда…
А потом подходит ближе - настолько ближе, что перехватывает дух, и между ними нет никакого зазора, опускается на колени и…
"Я должен что-нибудь сделать. Оттолкнуть. Ударить." Но вместо "не надо" или "что ты делаешь", он может только выдохнуть "ох…"
Потому что никакого полотенца - этого модернизированного фигового листка - между ними тоже нет, а губы Блэка обхватывают головку его члена, спускаясь все ниже, к основанию, вбирая и поглощая его целиком, надавливая на какие-то точки и перекрывая каналы, останавливающие сердце и отключающие мозг.
У Билли получается сдержать стон, но тело проконтролировать невозможно, и непристойно подающиеся вперед бедра, и раздвигающиеся перед чужой ладонью ноги, и собственные руки, вцепляющиеся в жесткие волосы.
Даже сейчас - спустя полтора года - так легко вспомнить те ощущения... Они были непонятны, но не отвратительны. Да что уж там - они потрясали.
Можно тысячу раз считать себя многоопытным и умелым - и при этом иметь весьма смутное представление о собственном теле.
Билли может думать только об этом.
Не о том, что это дико и так нельзя. И не о том, как он посмотрит в глаза Сириусу, когда все кончится. И не о том, что сказала бы мама, если бы она вдруг была здесь с её вечной простой привычкой постучать - и сразу широко распахнуть дверь, не дожидаясь ответа.
Только о том, что никто никогда не трогал его так, и что ни одна девочка не сможет... Не потому что не захочет - просто не поймет, что так тоже можно делать.
Мысль о девочках, как ни странно, возвращает его к реальности: тугой узел в паху вот-вот развяжется, и Билли пытается отстраниться, хотя больше всего на свете ему хочется кончить в этот горячий рот, туда, глубоко, где и так мокро, где мягкий и умелый язык настойчиво прижимает член, где...но это же не всем нравится, поэтому он, выдохнув, делает движение назад, но Сириус крепко обхватывает его одной рукой, не отпуская, а другая рука продолжает поглаживать Билли между ног, бесстыдно, уверенно - и Билли утыкается в Сириуса до конца, давая свободу потоку тепла.
И Блэк глотает - от этого, кажется, можно завестись и кончить еще раз - от этого глотательного, сжимающегося движения вокруг твоего члена.

- Вот, - только и способен сказать Билли, когда Сириус, наконец, отодвигается, и поднимает голову, и вопросительно смотрит на него.
- Правду говорят про гоблинов: они варят эль, добавляя полынь, - так же невнятно отвечает Блэк.
- Что?
- Горько. Очень.
Мерлин. Билли двадцать шесть лет, но он все равно краснеет, поняв про какое "горькое" говорит Сириус.
А тот сидит на полу, откинувшись назад, оперевшись на руки - как будто все в порядке вещей, как будто так и надо, и смотрит на Билли. Весело. В первый раз Сириус Блэк смотрит на него весело.
И Билли совсем не трудно задать-таки вопрос:
- Зачем ты сделал это, Сириус?
- А ты не понял? Ты мне нравишься.
- Я-тебе-что?
Сириус хмыкает, словно раздумывая, не натянуть ли снова холодную маску пренебрежения, но все-таки отвечает:
- Ты мне нравишься. По-моему, я был достаточно убедителен, доказывая это... Разве нет?
- О.
Билли отводит взгляд от синих глаз, в которых все равно ничего не прочесть, или просто не хочется, просто страшно увидеть ответ, подтверждение словам.
Но тогда сразу упираешься в... Конечно, никакие джинсы не скроют эрекцию.
Билли смотрит Сириуса и сглатывает. Он, что, должен...?
- Нет, Билли, если ты не хочешь - не надо.
Блэк легко отвечает на незаданный вопрос, не провоцируя, не уговаривая - просто констатируя факт.
Как будто Билли безнадежен.
- Ну почему, - неожиданно для себя отвечает Билли, опускаясь на пол перед Сириусом.
Он просто возвращает долг, да?
Сириус опять смотрит - весело и светло, а потом закрывает глаза, приподнимая бедра, позволяя раздеть себя.
Билли стягивает его джинсы до колен, не задумываясь, что этого недостаточно, потому что освобожденный член, возбужденный, неожиданно спокойно лежит на плоском животе, отвлекая и привлекая его.
Билли дотрагивается до него - горячего и сухого, чувствуя, как подрагивает под ладонью чужая плоть - и это приятно.
А Сириус запрокидывает голову так, что длинные волосы почти достают до пола и совсем, совсем не смотрит на Билли.
Но он же сухой. Никакой естественно выделяющейся смазки не хватит - она мгновенно растворится в этом жаре.
- Билли, еще раз: если ты...
- Нет-нет, все в порядке, - испуганно отвечает Билли, больше всего боясь нарушить странную гармонию. Наклоняется и осторожно проводит языком.
Странный вкус. Чистый и резкий. И запах - ты сам, сколько бы не занимался самоудовлетворением - никогда не пахнешь так. Запах чужого желания.
Билли все-таки не может заставить себя ...сделать все до конца - так, как это проделал Сириус. У него просто не получится. Он не умеет. Не может.
Как девочки.
Поэтому он выпрямляется и начинает двигать рукой, вспоминая, что нравится ему самому, или что делал Сириус несколько минут назад. Сжимая кулак, проводя пальцами по уже влажной головке, или смыкая пальцы в кольцо, стараясь не смотреть на вздрагивающие сириусовские губы или на его грудь - тонкая полоска черных волос - через все тело, сверху вниз, до самого паха, по ней тоже хочется провести рукой.
Эти обрывающиеся, бессвязные мысли - как долго, бесконечно долго, нет, слишком быстро, потому что непонятно сколько времени проходит, когда Сириус, почти опрокидываясь назад, вытягивается - и словно весь оказывается между пальцами Билли и на его ладони - раскрытый, беззащитный и прекрасный.
Он так и подумал тогда: "прекрасный". И испугался.
А потом Блэк просто встает - как будто, мать его, ну не мать, так портрет, они не занимались здесь неизвестно чем - гладит Билли по голове и выходит.
Вот выходит - и всё. И если бы не рука, перепачканная его спермой, можно было бы представить, что это было похмельным дурманом, горьким как та самая гоблинская полынь, или мороком, который наводит Дом, но слипающиеся пальцы - они перед глазами.

Сначала он испытывает только облегчение - потому что Блэк ушел, и неловкая ситуация вроде бы закрыта. Но потом... такая обыденная утилитарность обидна, и хочется пойти и вмазать этой скотине, сказать гадость, "педик", "извращенец", ну сделать что-нибудь, чтобы ему тоже стало хреново.
Но тогда получится, что он опять - несдержанный и дурной Уизли. Поэтому Билли собирается и идет искать Сириуса - выбраться из этой чертовой ловушки - полутемных комнат и полутемных отношений.

Оказавшись дома, преодолев внезапную тесноту прихожей на Гриммаулд-Плейс, и спокойное "Надумаешь, приходи", и злость, и недоумение, он вдруг понимает, что в остатке есть только "Ты мне нравишься" и кое-что еще.
Билли с тоской чувствует удовольствие, когда возбуждается, вспоминая. Представляя себе всего лишь пальцы Сириуса, которые касаются его с такой нежной жадностью.
"Гриннготс" он воспринимает с облегчением, несмотря на то, что все попытки восстановить порушенные во время праздника, и без того зыбкие, контакты, пока не приносят успеха. Бодрод отшучивается, остальные поминают добрым словом эль.
Что сказать Грюму и остальным на следующем собрании? А если, не приведи Моргана, отец полюбопытствует раньше, чем Билли удастся сдвинуть дело с мертвой точки?
Хорошо, что он хотя бы не проболтался. Благодаря Сириусу, как ни странно.
Он устал злиться на себя за некстати всплывающее имя, тогда он стоит, тупо уставившись на очередную дверь, пытаясь сообразить, должен ли он всего лишь проверить или наложить чары, или произнести пароль, чтобы двинуться дальше.
И есть что-то еще, помимо слов, помимо неприличных воспоминаний, из-за чего Блэка не получается выкинуть из головы.
Ему хватает трех дней. Двигаться дальше - это неплохая идея. Даже не зная, куда тебя это приведет.
Он надумал, короче.
И Сириус, кажется, искренне удивлен его приходу.
Пока они неловко размещаются на кухне, пока Блэк настороженно-внимательно оглядывается вокруг, словно выискивая что-то, а потом, взмахнув палочкой, запечатывает дверь...
У Билли, наверное, совсем дикий взгляд, поэтому Блэк поясняет:
- Кричер. Даже если ты зашел просто выпить чаю - видеть его не могу.
- Спасибо, я не хочу чай.
- А гоблинского эля - извини...
- Не напоминай. Я хотел (Что хотел? Уточнить? Полюбопытствовать?) ...поговорить.
- Поговорить. Замечательно. Я должен извиниться...?
- Нет, зачем? Все было...
- Не за это, Билли. За то, что ушел.
Билли улыбается.
- За это - можешь.
- Мне показалось, тебе будет легче, если я не стану маячить у тебя перед глазами.
И правда, было же легче. Ну, до обиды.
- Понятно.
- Всё?
- Да, пожалуй, - только не надо смотреть на его пальцы с синими разводами цифр азкабанского номера, в мечтах они вызывали желание, в реальности - жалость.
- Почему ты сказал про "нравишься"?
- Потому что это так и есть.
- Тебе всегда нравились...ну...
- Билли, после того, что было, вполне можно называть вещи своими именами, правда?
Сириус садится, наконец, не переставая крутить в руках волшебную палочку.
- Допустим, да.
- Допустим?!
- А что тебя так смущает?
- Ты засрал мне все мозги, Сириус! Ты хоть понимаешь, что творишь?
- Билли, послушай. "Допустим" не имеет к тебе никакого отношения. Ты нравишься мне. Сам по себе, без всяких отсылок и оговорок. И я думаю, что тебе это ...не помешает как минимум.
- Почему?
- Скажи: трудно всех любить, Билли?
- В каком смысле?!
- Да, похоже, с мозгами действительно что-то не так... Просто - любить, ну... Отдавать. Заботиться. Открываться.
- Почему трудно?
- Потому что чаще всего ты получаешь взамен мало. Очень мало.
- Мерлин, с чего ты взял, что мне не хватает...
- Потому что ты похож на меня.
- А тебе не хватало? Тебе? - Билли припоминает всё, что рассказывали о Сириусе. Люпин, Гарри...
- Как выяснилось, да. И тебе не обязательно повторять мои ошибки.
О чем они говорят, и, главное - зачем?
- И, чтобы облагодетельствовать меня, ты хочешь со мной переспать?
- И это тоже. Но необязательно.
Как Блэку все время удается так вывернуть ситуацию, что ты чувствуешь себя обиженным и легко поддающимся на подначки мальчишкой?
- То есть, ты предлагаешь мне бескорыстную руку помощи, старший товарищ?

А Сириус неожиданно смеется.
- Нет, конечно. На самом деле я мечтаю трахнуть тебя с первой встречи. И стыдливо пытаюсь прикрыть похоть красивыми словами. Как драже Берти Боттс - всегда рискуешь, покупая.
Два взаимоисключающих заявления за минуту.
И все в порядке - потому что полное отсутствие логики убивает напряженность. ...Поэтому, еще не понимая ничего, всего лишь желая как-то ответить Сириусу, Билли тянется к нему через стол и спрашивает шепотом:
- Что, прямо здесь?
И веселое удивление в синих глазах радует.
- Ну зачем же, Билли?

- Доброе утро, мальчики. Как прошла ночь?
Действительно прошла.
Спрятанная за тяжелыми портьерами, еще одна ночь. Интересно, была ли там луна? И в какой фазе? На такие мелочи никогда не обращаешь внимания, они тебе не нужны, а потом внезапно оказываются жизненно необходимыми, а вспомнить - ну никак не получается...
- Невилл, вечером ты уже будешь у бабушки. И для тебя, Билли, неплохие новости...
- Что, полнолуние завтра?
- Билли, не надо так шутить.
Можно подумать - он шутит.
- Сегодня миссис Уизли отправляет домой Джинни, Рона и Гарри. А послезавтра вернется за тобой. Мисс Делакур уже там; они подготовят комнату к твоему возвращению.
- Но я же...
- Ты не стал оборотнем, Билли. Это абсолютно точно. Собственно, это было понятно почти с самого начала.
Прекрасно. Он просто калека.
- Ты не можешь оставаться в Хогвартсе на лето. Школа закрывается. Не беспокойся - полнолуние закончилось две ночи назад - мы не хотели, чтобы ты знал - для чистоты эксперимента. Всё же было как обычно?
Как обычно. Ночь - это время подумать.

Теперь-то он знает, что сломало его в этом бессвязном разговоре, полном недосказанностей.
Что тащило его к Блэку, несмотря на здравый смысл, обстоятельства, привычки и тысячи других, обязательных и не очень, условностей, мелочей.
Не физическая притягательность. Не та самая "похожесть" - хотя и здесь Блэк угадал. Не странное ощущение от его прикосновений - как будто это - первое удачно выполненное заклинание, когда тебя переполняют сила и радость и кружащее голову чувство удачи.
Горький шарм побежденного. Проигравшего. Только у Сириуса получилось совместить его с силой, как у гоблинов из горькой полыни получился терпкий и сладкий эль.
Он смог понять это слишком поздно, здесь, в больничном крыле.
И пусть они проигрывали по-разному - Блэк годами, растрачивая накопленное в юности постепенно, расплачиваясь с дементорами, с Азкабаном, с абстрактной несправедливостью, вываливая на зеленое сукно Фортуны всё - забирайте, что хотите, только дайте выжить, а Билли - быстро, одной неудачной ставкой.
Потому что - Билли усмехается - и он сам теперь так же неотразим.
Но, чтобы осознать это, надо было напороться на Грейбека.
Так что спасибо тебе, оборотень, за то, что я так поумнел.

Вожделение, жалость и нежность - ничего общего с тем, что он испытывал раньше, всё существовало по отдельности где-то внутри и казалось вполне самодостаточным, но, соединившись - сделало тебя цельным.
Так можно дышать и в подвалах "Гринготтса", быстро привыкнув к полутьме и спертому воздуху, а выскакивая на улицу в перерыве - шалеть от света и свежести, заполняющей легкие. Прекрасное единство духа и тела, возникающее из-за пустяка.

- Не так быстро, Билли, не так быстро...- улыбается Сириус, расстегивая ему рубашку, - Не так быстро и вообще не так...
- А чего ты хотел? Дуэльного клуба?
- Хорошая мысль, но это - потом.
- А как ...тогда...?
Мысли сбиваются, потому что невозможно одновременно чувствовать прохладные руки на теле, и видеть шевелящиеся губы, и пытаться понять смысл слов, которые сейчас, наверное, отпечатываются где-то в голове, как наложенные на двери и стены чары - невидимые до поры до времени, неосязаемые, но надежные.
...
- Тебе кажется, что... Повернись.
Губы касаются уха и шеи - они одного роста, и это непривычно.
- И ты готов отдать им все...
Язык кружится около сосков, мокро, щекотно и обволакивающе.
- Это правильно, но...

На самом деле Билли помнит все, что говорил Сириус - странные реплики, странные и страшные, как ему тогда показалось, но теперь...

- Невилл, можешь идти собираться...Я помогу тебе.
Да-да, и собирайся долго, Невилл, как можно дольше...

- Пожалуйста, Сириус, ну, пожалуйста...
Дыхание щекочет кожу, что-то горячее и влажное (Губы? Язык?) продвигается вверх, по ногам, выше, к паху, и Билли замирает в наркотическом предвкушении.
Он пытается ухватиться хоть за что-нибудь: за простыню, которая слишком ненадежна и мягка, за волосы Блэка, которые рассыпаются в пальцах тяжелыми непослушными прядями, выскальзывая. И тут Сириус заводит его руки вверх, к спинке кровати - единственному устойчивому предмету в этом качающемся, плывущем куда-то окружающем.
Билли пытается представить, насколько неприлично он выглядит со стороны - распластанное на кровати расслабленное тело, и это заводит еще больше, так, как никогда - потому что не нужно никому ничего доказывать, все так просто.

Потому что у Блэка получается - отдавать и брать одновременно, вытягивая из него все до последней капли, но при этом Билли как будто покоится в коконе из неизвестной ему доселе сильной и уверенной нежности.
А потом - ему уже не кажется странным перевернуться, отдышавшись, посмотреть на сидящего рядом Сириуса, попытаться двинуться вниз, но Блэк, поймав движение, опрокидывает его обратно, оказываясь сверху, совсем по-другому сверху, совсем перед глазами.
То есть, он не видит лица Сириуса; только - вздрагивающий живот, черные завитки волос, вызывающе торчащий чуть ли не вертикально вверх член, и Сириус опускает руку вниз, проводя большим пальцем по его рту, раздвигая губы, дотрагиваясь до языка... проталкивая член в рот, сначала - осторожно, потом - все упрямее.
Ты - извращенец, Билли.
Потому что тебе это нравится. Нравится все: и его вкус, и запах, и то, что под нежной, легко перемещающейся, кожей ты чувствуешь такую твердую основу, которая становится все больше, хотя больше невозможно, кажется; которая набухает внутри тебя, пульсирует, и перед твоими глазами под гладкой кожей сокращаются мышцы, и ты легко представляешь, как все сводит...у него внутри, и это потрясающе - такое простое понимание, и ничего не стоит, честное слово, принять его все глубже, несмотря на иногда подступающую дурноту, потому что он - огромен, и ты судорожно глотаешь, а он мычит где-то наверху "Билли".
- Кто это - Билли? - думаешь ты.
Это - не я.

- Когда-нибудь, Билли, когда-нибудь... - спокойно говорит Сириус, разглядывая его, - ...тебе может не хватить именно этого. Такой вот малости. Неправильного. Того, о чем ты сам пока не знаешь.
- А тебе?
- Мне не хватило. Думаешь, я не чувствую, что я здесь лишний?
- Здесь? - пытается пошутить Билли, кивая на смятые простыни.
- Ну, сейчас я на месте, пожалуй, - Сириус откидывается на подушки, - нет, правда, что я могу? Запертый в этой вонючей конуре?
- Так сложились обстоятельства...
А что еще ему сказать?
- И да, и нет, Билли. Мы сами их создаем, обстоятельства.
- Все, Сириус. Я не понимаю.
- Бывает любовь - прекрасная, и нужная, и огромная, но она привязывает тебя. Навсегда. А бывает...
- Ты хочешь сказать, что делаешь меня свободным?
- Нет. Только чуть-чуть сильнее. Позволь мне дать это тебе, Билли. Ты не пожалеешь.
И Сириус улыбается. Неуверенно, вопрошающе, но все равно - замечательно.

- Мистер Уизли.
- Что, Невилл?
- Я зашел попрощаться. Ну...вы...не переживайте. Вы поправитесь.
Билли открывает глаза.
Невилл Лонгботтом - пухлые губы, растрепанные волосы, прямой взгляд. Искренний Гриффиндор, с этим не поспоришь. Но этим можно и воспользоваться.
Не выдаст?
- Невилл, я могу тебя попросить? Пока Поппи ... мадам Помфри нет... Я хотел бы отправить письмо. Мне нужна сова.
- Ну, я могу посмотреть...
- Пергамент и перо, Невилл. И быстро, пока никто не пришел. Пожалуйста.

Ночи путаются в его голове, не эти, однообразные, больничные, те - неправильные, о которых говорил Сириус, жаркие, вывороченные наизнанку - не временем суток, не ощущениями - самой плотью.
Третья? Четвертая?
"Гринготтс" теперь кажется сном; лица гоблинов - одной уродливо кривящейся маской, Флер - душным июльским полднем, когда не хватает воздуха.
- Билли, ты занят сегодня вечером?
- Да, Флер. Не сегодня, извини. Не сейчас.
Там, где прохладно, тоже нечем дышать, но - по-другому нечем, там, в мрачном доме, где его ждет приманка, добыча, охотник, все - одновременно. Дни становятся наваждением, самые обыкновенные разговоры - пыткой. Его отпускает только на крыльце, перед темной дверью, потому что сейчас она откроется - в такой же темный коридор, увешанный и уставленный неведомо чем, и Кричер суетливо метнется из-под ног, но им уже плевать на Кричера. Не сейчас...

Не сейчас, потому что он трогает тебя, не гладит, не ласкает, именно трогает, это всего лишь - пальцы, пробегающие сверху вниз, или от плеча к плечу, где, оказывается, тоже есть точки, отзывающиеся на легкие прикосновения быстро вспыхивающим удовольствием.
- Сириус, я, наверное, выгляжу эгоистом.
- Чепуха. Я сам этого хочу.
- А что сегодня? - спрашивает Билли, замирая, потому что все это напоминает ему уроки... или экскурсию - "Обратите внимание, мистер Уизли, на то, что ваше собственное тело практически вступает в конфликт с вашими же представлениями о том, что можно и чего нельзя... Вот это - явное извращение, мистер Уизли, вы не должны с таким энтузиазмом реагировать на примитивную стимуляцию некоторых эрогенных зон..."
- А чего ты хочешь?
- Откуда мне знать, Сириус?
- Иди ко мне.
С ума сойти.
Флакон с прозрачной жидкостью, еле уловимый запах каких-то весенних цветов - фиалки, сирень - эти слова так и крутятся в голове, неудачно женские, приторные, но избавиться от них не получается; лужица масла на теплой ладони Блэка, обхватывающей его член, напряженный и моментально становящийся скользким, а потом масло и на пальцах Билли, которые Сириус направляет...

Я не удивляюсь. Я ни-че-му не удивляюсь. Я же знал, что все этим кончится. Или не кончится, а только начнется... Или...
Мерлин. Чего он хочет, этот ненормальный Блэк? Там так узко, так мало места - для одного пальца или двух, и глубоко, одуряюще глубоко - как ...как в портале, наверное.
- Все в порядке, Билли. Не беспокойся. Просто...
Палец Билли задевает что-то, и Сириус сладко жмурится, сдерживая выдох.
- Просто...
Билли уже плохо соображает, что делает. Он наваливается на жесткое угловатое тело, приподнимая его, втыкаясь в Сириуса со всей дури, просто вламывается, не обращая внимания на дрожь и гримасу ...боли? неудовольствия?
И только оказавшись внутри, замирает.
- А теперь еще раз, Билли. Сначала.
Точно - как на уроке.
И он исполнительно выходит и - задержав дыхание - опять двигается вперед. И снова, от начала до конца.
Там все странно. Там все по-другому. Там нет обволакивающей и колышащейся мягкости женского тела, там все прямо, гладко, строго, тесно - только давление мышц у основания члена, только резкое движение вперед, когда член проезжает по чему-то твердому...
- Правильно, Билли.
Но он не слышит слов, он ничего не слышит. Он раз за разом отчаянно скользит вперед и назад, понимая что его возбуждает не столько теснота, сколько ладонь Сириуса на члене Сириуса; движения руки, совпадающие с его толчками; откровенный рывок его тела навстречу Билли; сама мысль, что он делает это с другим мужчиной.
И ты доволен тем, что с тобой происходит.
И тут Сириус убирает руку.
Ну, ты же никогда не смотрел на себя, кончающего?
Даже если и смотрел - все равно не так, ты никогда не видел другой член - прямо перед собой, с усилием выплескивающуюся белую непрозрачную жидкость, а потом Сириус сжимается вокруг него, как будто стискивая рукой, или даже сильнее, и Билли кажется, что он огромен внутри, и тверд, а потом, сразу - оргазм накрывает его волной - одной невыносимо жаркой волной.

День, предпоследний день в Хогвартсе, оказывается суетным и рваным, заполненным нервным ожиданием, некстати всплывающими воспоминаниями, навязчивой заботой мадам Помфри, которая, словно сообразив, что остается без пациентов, слишком часто подходит к Билли. И - хвала Мерлину - заговорщицким шепотом Невилла, для начала приносящего письменные принадлежности.
- Вам помочь, мистер Уизли?
- Нет, я сам, спасибо.
Так надежнее.
Билли вдруг замирает, потому что ему кажется, что ничего не получится - он не может вспомнить слова, правильные слова, которые он тысячи раз видел на пергаменте и на бумаге.
- Ну же... - шепчет он, злясь на себя, - ну же...
Вот.
Он переводит дыхание и аккуратно выводит на желтом листе: "Достопочтенный...."

То злополучное собрание Ордена, на котором от позора его спасла только полная невменяемость, объяснения которой никто требовать не стал, тоже вспоминается со стыдом.
Все, что Билли мог сказать или, точнее, промямлить: "контакт налаживается, для прямых вопросов еще рано, но в целом..." Не объяснять же всем подряд, что после пьянки гоблины стали относиться к нему прохладнее? Он практически врет, злясь на себя, уставившись в синие глаза Блэка, обнаруживая в них веселое недоумение и - понимание?
Понимание.
Поэтому Билли поворачивается, наконец, не к Грюму даже - к отцу, и говорит уверенно:
- Я делаю все, что в моих силах.
Блэк хмыкает довольно.

- Не любишь признавать, что проиграл, Билли?
Пять минут назад все было просто замечательно.
Он лежит на животе, уткнувшись в подушку, а Сириус переспрашивает, поглаживая его, распрямляя по спине спутанные волосы.
- Не любишь?
- Сам знаешь.
- Знаю. Почему ты не сказал мне? Впрочем, я тоже - идиот. Можно было сложить два и два.
Эти спокойные, рассудительные интонации обезоруживают, огрызаться больше не хочется, Билли переворачивается.
- Ты-то что об этом знаешь?
- Последняя гоблинская проверка? Алкоголем? Я думал, тебя предупредили.
- Как видишь, нет.
- Ну да, все сейчас озабочены снами Гарри. И Окклюменцией, который этот ублюдок... Неважно. Гарри я помочь не могу, а вот тебе... Подожди.
Сириус встает, обвязывает вокруг бедер рубашку - чисто символически, мерзкий домовик все равно уже обо всем догадался - и выходит.
Билли закрывает глаза, прислушиваясь.
Скрип, звон, какое-то лязганье.
- Кричер! Кричер, пойди сюда, скотина ты этакая! Ну-ка принеси мне... И быстро, понял?
Билли не может понять, должен ли он испытывать обиду за то, что его не поставили в известность о такой примитивной ловушке. Тот же Сириус, кстати. Он с трудом вспоминает, что тогда - несколько недель назад они и не разговаривали, не то что...
Впрочем, в его присутствии всё - и возможные обиды и вполне реальные проблемы - кажется несерьезным. Нет, просто разрешимым.
О нем действительно никто и никогда не заботился...так.
"Это расслабляет, - думает Билли с неудовольствием, - как можно стать сильнее и свободнее в такой...теплице?"
Шаги, и, противореча его мыслям о парниковых условиях, прямо ему на живот плюхается что-то большое, металлическое и холодное.
- О! Что это?
- Думаю, им это понравится, - сообщает Сириус, садясь рядом с Билли.
- Сириус, ты с ума сошел!
Но Блэк равнодушно пожимает плечами.
- Фамильные побрякушки.
Только это совсем не побрякушка.
Черненое серебро отражает огоньки ламп, поблескивая благородно и как-то независимо.
- Отнесешь... кто там у вас главный?
- Грифук, - машинально отвечает Билли, не сводя глаз с серебряного блюда.
- Они помешаны на реликвиях, насколько я знаю. Настолько, что никто не спросит тебя, где ты это достал.
- Сириус, это же...
- Да-да. Пятнадцатый век. Еще до восстаний и гоблинских войн.
- Ты считаешь, их можно ... вот так купить?
- Купить - нет. Заинтересовать - да.
Билли представляет свой приход на работу завтра. С такой красотой - бесценной красотой - в руках.
- Золотой мальчик с серебряным блюдом.
- Кто? - переспрашивает Сириус.
- Это меня начальник так обозвал. Сказал, что я им подхожу, потому что "золотой мальчик".
И тут Сириус начинает смеяться - взахлеб. Утыкаясь Билли в плечо. Щекотно. Приятно.
- Какой из тебя золотой мальчик!
Билли самому смешно.
- Ты же бронзовый. Рыжий, как бронза или медь. Здесь, - ладонь Сириуса на его груди, около сердца. - И здесь, - дотрагиваясь до паха. - И здесь, - убирая рыжие пряди со лба и целуя.
Билли тянется к нему, и блюдо скатывается на пол с отвратительным дребезгом.
Если бы гоблины знали, как непочтительно они обошлись с драгоценной посудиной - Билли бы не задержался в "Гринготтсе" ни на день. Но им, конечно, невдомек, что блэковская "побрякушка" так и провалялась около кровати до самого утра.
А сейчас Билли стоит и с удовлетворением рассматривает оцепеневших Грифука и Бодрода. Блюдо покоится между ними на столе - совершенный овал, очень светлое, почти белое серебро с чернью, прихотливый темный узор по краям, батальная сцена в центре, и ему кажется, что черные линии похожи на волосы Сириуса, разметавшиеся по подушке утром.
Он уже научился не краснеть, представляя себе это.
- Уильям Уизли, где... Нет, это неважно.
"Ты был прав", - думает Билли, улыбаясь.
- Это - бесценно. Но мы можем...
- Нет, - твердо отвечает Билли, - это - дар.
"Отлично придумал, умница, так и скажи. Они вообще голову потеряют".
- Это - что? - переспрашивает Грифук, с трудом отводя взгляд от блюда.
- Я - не гоблин. И это - не продается. Я - маг, Уильям Уизли, и я приношу это в дар гоблинам из банка "Гринготтс".
Он не дожидается ответа и выпаливает:
- И еще я прошу прощения за свое поведение на Дне Золота.
И тут Бодрод хихикает, снимая напряжение.
- Неплохая плата за несколько пинт эля, а, Грифук? Билли, на следующий год - не отказывай себе ни в чем. Мы потерпим.
Но старший гоблин молчит торжественно.
- Этой работы, - Грифук выделяет слово "работы", - нет в Анналах. Ты понимаешь, что это значит, Бодрод?
Даже Билли понимает.
- Анналы составляются с семнадцатого века. А это - пятнадцатый. Довоенный.
Он не может понять, что такого он сказал, и, главное - правильно или нет, но оба карлика почему-то улыбаются ему.
- И он видел предков, - ни к селу, ни к городу вдруг добавляет Бодрод. - Иди, работай... золотой мальчик.
Билли уже стоит у двери, но решает все-таки уточнить:
- Кстати. Я, уважаемый Бодрод, не золотой.
- А какой же ты? - уже откровенно смеется гоблин.
"Рыжий-рыжий, как медь или бронза..."
- Какой угодно, но не золотой.
- Кнат, - говорит Грифук. - Девальвация налицо.
Только это звучит как комплимент, а не как оскорбление.
- Ступай, Билли. И если ты хочешь...спросить меня о чем-нибудь...загляни вечером.

И пусть они не сказали ни да, ни нет в ответ на завуалированное, но достаточно ясное предложение о сотрудничестве с Орденом - до сих пор не сказали, и пусть Билли получил свою порцию попреков за непорядочность Бэгмена и наглость Фаджа, что-то в их отношении к рядовому сотруднику, не гоблину, а магу Уизли, явно изменилось.

Сова, вцепившаяся в предплечье Лонгботтома, оказывается маленькой, всклокоченной и несуразной. Хуже роновского сычика, честное слово.
- Других нет, - виновато говорит Невилл. - Все уже разъехались...
- А это - твоя?
- Нет. Хогвартская. Она очень быстрая...Ну, так говорят...
- Спасибо, Невилл. Только...У меня одна просьба: пусть письмо останется секретом, хорошо? Что бы ни случилось...
- Ну...Я не знаю. Я не могу дать вам слова, мистер Уизли. Вдруг случится что-нибудь, и это будет важно... для вас. Для всех. Сейчас такое время...
Мерлин, чего он хочет от мальчишки?
- Хорошо. Спросят - расскажешь.
...Ведь спросят. Хорошо, хоть совы не болтают.
- Вот и всё, Невилл. Счастливо.
Он остается один - с птицей и вынутым из-под подушки письмом.

Сова разглядывает его, поворачивая голову резкими быстрыми движениями.
- А придется, - серьезно говорит ей Билли. - Ты же моя последняя надежда.
Он несколько раз повторяет адрес, не решаясь все-таки выпустить из рук конверт.
Это важный шаг, очень, но потом ему кажется, что возвращается мадам Помфри, и он быстро взмахивает палочкой, открывая окно.
- Давай, малышка.
Вот так, снова, у него не остается времени осознать момент. Почему-то казалось, что важные события должны сразу видеться во всей своей значимости и громадье. Как-нибудь пафосно сказать ...да что угодно: начало новой жизни... или, наоборот, конец всему... или хотя бы - следующий этап.
Но так никогда не бывает. Это всегда происходило неожиданно, раскалывая привычную обыденность, одним рывком вырывая землю из-под ног, оставляя только ощущение непоправимости.
Как сейчас. Как тогда, когда в "Гринготтс" пришел бледный отец, и вывел его на залитую солнцем площадь перед банком, и сказал всего лишь:
- Сириус погиб.
А потом начал быстро объяснять что-то про Министерство, и сны Гарри, и опять про сны, про Пророчество - Билли слышал об этом на собраниях, поэтому покладисто и тупо кивал головой, и даже пытался отвечать, и, может быть, отвечал правильно, потому что отец, кажется, соглашался и продолжал говорить, и его лицо плавилось в солнечных лучах, как те тени гоблинских предков в золотом тумане, и Билли моргал, не понимая, почему ресницы намокают и слипаются.

Ему хватило ума зайти в банк и отпроситься. Добраться до дома.
Он не плакал больше, просто стоял у окна, думая о том, что был на Гриммаульд-Плейс позавчера и должен был пойти туда завтра.
Он не думал о Гарри. Он, если честно, ни о чем не думал вообще.
Ничего, кроме позавчера и завтра, между которыми уютно расположились смерть и вечность, не задерживалось в его голове.
Он не думал ни о чем, открывая дверь Флер. И выслушивая её правильные и жалостливые слова. О том, что, чтобы ни случилось - а она не знала ничего, почувствовала, наверное, или удивилась тому, что его нет в банке, - надо верить, что все будет хорошо.
Что Билли - славный и милый, и она хочет помочь. Или быть рядом.
Он не выдержал её сбивчивого шепота, он просто схватил её за плечи, чтобы тряхнуть, заставить замолчать, но тонкая летняя блузка вдруг поползла под его пальцами, обнажая гладкое загорелое плечо, а её губы прижались к его рту, и она вся - мягкая, солнечная, оказалась в его руках, согревая, увлекая за собой.

- Билли. Я хотел бы...
Он прекрасно понимает, чего хочет Сириус.
Чего тут не понимать, когда он сидит между твоих разведенных ног, и его ладонь, скользкая от масла, уже между твоими ягодицами.
- Немного больно, Билли. Сначала. Но это так, - Сириус снова жмурится и морщинки вокруг его глаз похожи на солнечные лучи, какими их рисуют дети, - так здорово.
Билли кивает и сдувает упавшую на лоб челку. Он не хочет закрывать глаза - он должен видеть его лицо.
Веселое, нежное, сосредоточенное.
Ему даже не больно сначала. Ему непонятно, хотя он уже знает, какова она - одуряющая теснота внутри, и уже способен оценить практичную прелесть очищающих заклинаний.
Жжение, трение, растягивающиеся мышцы - он смотрит на ситуацию словно со стороны, до тех пор, пока Сириус не дотрагивается до... до какого-то выступа внутри, и Билли вздрагивает.
О, Мерлин. Это так ...приятно. Нет, не приятно - от этого просто сносит крышу.
Он подается вперед, понимая, что повторяет движения Сириуса пару ночей назад, бесстыдные движения, раскрывающие тебя до конца.
И от этого шалеешь тоже.
А Сириус - успевает всё - растягивать его внутри, и поглаживать его член, и бормотать что-то ...тоже нежное и возбуждающее.
- Потерпи, Билли.
Это - больно, на самом деле больно. Тебя раздвигает, хотя ты рефлекторно пытаешься сопротивляться, даже противореча собственной воле.
И жжение становится сильнее, и тупая боль внутри прорывается недовольным стоном.
Сириус выдвигается - чуть-чуть, меняя направление, и что-то уже не так, боль остается, но еще...
- Да. Еще.
...Это было больно и через несколько ночей - во второй раз. И в третий. Несмотря на то, что Билли кончал.
А после четвертого - он очень удивился, обнаружив себя на огромной кровати под старинным балдахином, и Сириуса Блэка, который вдавливал его в это бывшее супружеское ложе, который целовал его и шептал ласковые слова, а боли больше не было, только неведомо что, темное, сильное и томное одновременно.

Он может вспоминать только это, нависая над Флер, утопая в её податливости и мягкости, такой правильной, такой... спасительной?
Теплые бедра и упругая грудь, и цветочный запах - а как еще может пахнуть Флер? - не сирень, не фиалки, соблазнительный, чуть душный аромат букета роз.
И Билли прорывает - он выплескивается в неё, кончая, и на неё - плача, потому что он - тоже - предает Сириуса.
После смерти, но все равно предает.

Небо над Хогсмидом - он разглядывает его, переводя дух в запертом, непривычно пустом "Сладком Королевстве" - небо над Хогсмидом никак не потемнеет, оно бесконечно, розово-золотое, безлунное, беззвездное и безмятежное. У него есть в запасе как минимум час, время кончается, а последняя ночь и последний день оказались чересчур беспокойными.
Билли выбрался из Хогвартса слишком рано, через хорошо ему известный, вроде-бы-тайный, но только не для семьи Уизли, подземный ход. Как только понял, что мадам Помфри не появится до утра.
Он правильно рассчитал, что передышка ему понадобится; извилистые коридоры, кажется, доводят до самого Лондона, а не до соседней деревни. Он отвык так много ходить, а силы лучше поберечь на потом - мало ли что случится.
Поэтому он с облегчением опускается на пол, машинально прихватив склянку с шоколадными лягушками, и жует шоколадки, поглядывая на видимый ему кусочек неба над островерхими крышами.

Всего несколько часов назад он исполнительно соглашался, вежливо и отстраненно слушая пришедшую к нему Минерву Мак-Гоннагал.
Думая о своем: о том, как она постарела за последние недели, и, хотя пытается держаться привычно прямо, на самом деле - обмякает в кресле с высокой спинкой. Словно из неё выдернули стержень. Наверное, Дамблдор, даже тяжело болевший, держал их всех - преподавателей Хогвартса, и членов Ордена, и еще много кого, держал, подпитывая своей любовью, своей верой, своей жизнью, наконец.
А теперь - как будто лопнули обручи, сдерживающие старую бочку - доски, казавшиеся единым целым, рассыпаются, деформированные, неспособные стать прежними.
Никакой опоры... как они выстоят теперь?

"Бывает любовь - прекрасная, и нужная, и огромная, но она привязывает тебя. Навсегда".

- Билли, твои родители, и братья, и Джинни так любят тебя...
- Я понимаю, Минерва.
...Присутствие Чарли все усложнило бы, и хорошо, что он торчит в этой Мерлин-знает-где затерянной Румынии, хотя, когда они разъезжались из родительского дома по своим далеким рабочим местам, обоим было не по себе.
Близнецы решили проблему проще; они никогда не расстаются.
Перси... Он не хочет думать о Перси, как бы ни переживала мама.
А Рон и Джинни все-таки достаточно далеки. Может быть, не столько из-за разницы в возрасте, сколько из-за того, что их обучение в Хогвартсе получилось таким... беспокойным. Не то чтобы они повзрослели раньше, они просто никогда не узнают, что такое беззаботная школа и уверенность в отсутствии какой бы то ни было угрозы.
Билли заставляет себя думать о семье, словно проверяет себя на прочность. Никакая ранняя самостоятельность, никакой Египет не сравнится с тем, что он придумал.
Вспоминая их лица, руки, шутливые перебранки по утрам, вкус маминой стряпни, охоту на садовых гномов, отцовскую возню с очередной маггловской штучкой, часы на кухне - интересно, что они будут показывать напротив его имени?

- Вся моя семья - это Гарри.
- Я понимаю.
- Нет, ты не понимаешь. Это больно, Билли.
- Потому что он вырос без тебя?
- И это тоже. Но еще... Я боюсь.
- Ну, мы должны верить в лучшее, Сириус. Он в Хогвартсе, под защитой...
- Я не об этом. Я боюсь, что он спросит. Моя память - это страшная помойка, Билли. Я ... Мы... Короче, я не смогу не ответить ему. А ответить боюсь.
Билли не знает, что сказать. И рад, что в спальне темно, и он не видит лица Сириуса.

- Флер - замечательная девушка. Такая преданная.
- О да, Минерва.

- А Ремус? Вы столько лет вместе?
- Ремус... Да, Ремус. Я порчу ему жизнь. Постоянно. А он просто хочет быть нормальным. Целую гребаную жизнь хочет быть как все. И - рано или поздно - появляюсь я и рушу построенное им. Сволочное ощущение, правда?
- Но ты же стал анимагом...
- А может, я просто хотел им быть?

- И ты сможешь по-прежнему работать для Ордена, Билли. Мистер Грюм собирается навестить тебя...
- Прекрасно, Минерва.

- Какой он был? Питер? Когда жил у вас?
- Мерлин! Сириус! Я видел его всего-ничего. Крыса как крыса.
- Кстати, о любви... Из Азкабана меня вытащила ненависть. А любовь... Она обессиливает.
- Точно, - смеется Билли, - ты можешь спать хоть целый день, а мне завтра на работу.
- Дурачок. Ничего, у тебя еще будет время подумать...

Билли рассматривает разноцветную дверь магазинчика. Взломать защиту или наложить охранные чары он сможет, даже будучи полутрупом.
Можно, конечно, выйти, а потом усилить запирающие заклинания, но он представляет лицо миссис Фрогг (или кто теперь здесь хозяйничает?) и ограничивается тем, что восстанавливает все, как было.
Небо становится розово-серым; на улице пусто и печально, только из "Трех метел" доносятся нетрезвые голоса. Сколько времени прошло после похорон Дамблдора? Хогсмид летом всегда такой... тихий.
Он доходит до окраины деревни, до заброшенного сарая, который никуда не делся со времен его ученичества; только стал еще более ветхим.
Можно еще раз присесть и передохнуть, но от покосившейся стены отделяется тень, и он даже не успевает обрадоваться тому, что на его письмо ответили.

- Добрый вечер.
От шоколада, что ли, так першит в горле, и голос стал хриплым?
- Мы получили твое послание, Уильям Уизли. Мы приняли решение. Ты не мог бы наклониться? Я должен видеть твоё лицо.
Проще было бы согнуться или присесть на корточки, но Билли боится упасть, поэтому опускается на колени, ни минуты не думая, как это будет выглядеть со стороны.
Узловатые пальцы с длинными желтыми ногтями дотрагиваются до его лба, убирая волосы, а маленькие черные глазки пристально рассматривают его. Совсем без выражения.
- Значит, теперь так, - спокойно говорит Бодрод, и в его голосе нет ни жалости, ни брезгливости.
Билли молча кивает.
- Хорошо. Ты должен повторить то, что написал в письме. Сам. Глядя мне в глаза.

Вот и всё. Простите меня. Прости, Флер, я всего лишь хочу, чтобы ты была свободна и весела - как год назад. Слезы тебе не к лицу.
Они могут сказать, что это капитуляция.
Но Сириус... Только Сириус понял бы его сразу.

Билли вдыхает и, стараясь говорить размеренно, произносит, не отводя взгляда от Бодрода.
- Я, маг Уильям Уизли, прошу покровительства у гоблинов. Я хочу жить в вашем мире. Я заранее согласен с любыми вашими условиями. Я могу работать в банках или в любых хранилищах, чтобы ...оплатить свое содержание. Только... не общаясь с магами. Ты же знаешь, я - хороший специалист. Я не подведу.
Бодрод молчит, по-прежнему разглядывая его.
- Я сказал что-то не так? Есть какая-то правильная формула?
- Никакой формулы для таких случаев нет, - отвечает гоблин. - Потому что случаев не было.
И добавляет, уже деловито:
- Сам идти сможешь? До опушки леса дойдешь? Надо поторопиться, мне нельзя находиться здесь.
- Попробую.
Гоблин помогает ему подняться, и на этот раз Билли не приходится притормаживать, приноровляясь к его семенящей походке.
Он пару раз оглядывается, пытаясь разглядеть вдалеке Хогвартс, но ночь уже поглотила замок.
Билли не понимает, куда его ведет Бодрод, брести через лес в полутьме - ему явно не по силам.
Но все оказывается проще: на опушке их ждет вагонетка. Обыкновенная тележка, похожая на те, что двигаются по рельсам в "Гринготтсе". Только вот откуда рельсы в лесу?
- Садись, Билли. Сейчас мы поедем туда, - Бодрод тыкает пальцем куда-то за деревья, в сторону невысоких плоских холмов, Билли видел их тысячу раз - пролетая на метле или подъезжая на Хогвартс-экспрессе, - там спустимся под землю, и через пару часов будем на месте.
- А почему ты сказал, что тебе нельзя находиться в Хогсмиде? - спрашивает Билли, устраиваясь поудобнее на потертом сиденье.
Тележка лязгает и скрипит, двигаясь с места.
Бодрод морщится.
- Ей лет сто никто не пользовался, если не больше. Эти места закрыты для нас, Билли. Давно, со времен войн. Мы можем приходить сюда только по приглашению директора школы.
- Я не знал... Прости...
- Пригнись, - меняет тему гоблин, - не хватало еще, чтобы тебе глаза ветками повыкалывало.
Билли сгибается, ложась щекой на приятно прохладный корпус тележки.

Он прекрасно понимает, что ничего предвидеть было нельзя, но ему так жаль, что их последняя ночь оказалась... совсем обыкновенной.
Все как всегда. Только, пожалуй, чуть больше разговоров о Гарри - в связи с приближающимися каникулами.
- Может, Дамблдор разрешит ему съездить к вам, в Нору, тогда ты сможешь приходить...
- У меня есть идея получше. Я могу попросить у тебя что-нибудь во время собрания. И мы пойдем искать это "что-нибудь" вместе.
- Проще попросить всех выйти, объяснив, что стол сейчас понадобится для других целей...
Они смеются.
- Еще мы можем устроить облаву на маминого боггарта...
- Боггарт сдастся сам, увидев...
- Рванет к Ремусу, крича: "Скажи "Ридикулус"! Умоляю!"...

Тележка, резко звякнув, останавливается. Бодрод, кряхтя, идет к холму, в котором, кто бы сомневался, оказывается вход, точнее, въезд с хорошо знакомыми ему рельсами.
- Добро пожаловать в полые холмы, мистер Уизли, - чопорно говорит гоблин.

И тут Билли становится страшно. Как будто сейчас у него раз и навсегда отберут эту ночь, с теплым ветром, с тихо шумящим лесом, с высокими неяркими звездами, черную, как чьи-то волосы, ночь, с последней, медленно темнеющей синей полоской в стороне заката - напоминающей чьи-то глаза, со всем, что было так важно для Билли Уизли.
Понимающего ценность этого-всего, только теряя его.

Бодрод замечает его замешательство.
- Билли. Не думаешь же ты, что проведешь всю оставшуюся жизнь под землей? Это - просто дорога, мы поднимемся на поверхность в другом месте, вот и всё.

Но ему все равно не по себе, когда отделанные камнем металлические створки сдвигаются за их спинами.
Внутри холма - привычный тоннель, только плохо освещенный. Ну да, здесь же никто и не бывает.
Гоблин откидывается на спинку, закрывая глаза.
- Можешь отдохнуть. Больше здесь заняться нечем.
Билли какое-то время оглядывается по сторонам: тележка едет сама, высокие своды коридора теряются в темноте, грязные мокрые подтеки на серых - известняковых, кажется, - стенах однообразны.

Он просыпается, с удивлением понимая, что не опаздывает на работу. Просто солнечный луч - наглый летний луч замер на его лице.
Билли весело. Из-за наступившего лета или из-за того, что Сириус, прижавшись сзади, ровно дышит в его затылок, и это сонное дыхание кажется Билли нежнее поцелуев.
Билли осторожно выползает из-под его руки и встает, потягиваясь.
Действительно рано, он успеет даже перекусить в каком-нибудь трактирчике у банка. Надо только разбудить Сириуса, чтобы он выпустил Билли из Дома.
А будить Сириуса лучше одетым, иначе на работу придется аппарировать в последний момент, вбегая в "Гринготтс" одновременно с пронзительным звонком, сообщающим о начале рабочего дня.
И приводить себя в порядок, запершись в тесной кабинке туалета, посмеиваясь и представляя себе...
- Сириус! Просыпайся.
- О... Да, сейчас.
Он наклоняется над Блэком, и тот, дернув за фирменный гринготтский галстук, опрокидывает Билли обратно на кровать.
- А поцеловать на прощание?
- Легко. Только после этого встаем.
- Не вопрос. Встает всё.
- Сириус, я приду через два дня.
- Ну шучу я, шучу. Где мои брюки?
Билли не хочется идти на работу. Билли вообще не хочется вылезать из этой постели, особенно когда Сириус, распуская его хвост, перебирает переливающиеся на солнце пряди, шепчет: "Рыжий... рыжий Билли".

- Приехали.
Лязгающие ворота выпускают их из холма, у подножия которого притулились какие-то кривоватые домики.
- Наши жилища не рассчитаны на человеческий рост. В Лондон, как мы поняли, ты не хочешь. Поэтому поживешь пока здесь, другого подходящего дома у нас нет.
Действительно, что-то более-менее похожее на нормальное здание, виднеется в конце дороги.
Билли требуется только наклонить голову, чтобы пройти в дверь. Внутри - просторно, чисто и пусто. Стол, стул, кровать.
- Надо же...
- Я думаю, по-правильному надо предупредить тебя, Билли. Здесь была тюрьма.
- Тюрьма?
- Давно, еще до начала Анналов.
- Ого!
- Здравствуй, Уильям Уизли.
Билли оборачивается. Он, конечно, видел гоблинских женщин. Но вот таких старух - никогда. Ей лет двести, наверное.
- Достопочтенная Аграхия позаботится о тебе, Билли. Она - целительница. Попробуем полечить тебя нашими средствами.
- Думаете, поможет?
- Ну, кое-что тебе точно не помешает. Налей-ка ему эля, Аграхия. Сегодня можно.
Старуха улыбается, глядя на него.
- И вправду, медный, Бодрод.
- Я же говорил. А уж какой веселый! Особенно после кружки нашего славного напитка. Кстати, Билли, я все хотел спросить: про какого волшебника ты говорил тогда, на Дне Золота?
- Это неважно, Бодрод.
- Он, что, перестал на тебя смотреть?
- Перестал.
- Ну, значит, насмотрелся...
- Иди-ка ты отсюда, любопытный, - вмешивается Аграхия, - на мальчишке лица нет.
- Вот лицом-то тебе и придется заняться.
- Старый ты, Бодрод, а дурак. Не слушай его Билли. Ложись. Хочешь спать - спи. Хочешь плакать - плачь. Здесь все можно. Выпей эля и ложись.
Билли глотает терпкое пойло. Ему, правда, лучше лечь. Приняв решение уйти, отправив письмо гоблинам, он не мог спать, и только сейчас он чувствует, как его отпускает напряжение.

Бодрод выходит из почти-человеческого дома и неспешно ковыляет к соседней постройке.
- Приехали?
- Да. С ним Аграхия.
- Как он?
- Неважно. Но я думал, будет хуже.
Грифук сидит за столом, перебирая поблескивающие в свете свечи золотые и серебряные монеты.
- Как прошел Совет?
- Все - за.
- Кроме тебя?
- Ох, Бодрод, прозорлив ты не по годам. Я воздержался.
- Но решение не может быть принято...
- Да. Не может.
Грифук смешивает монеты, раскладывая их столбиками - не по ценности, а просто как получится.
- Министерство.
Один столбик.
- Тот-кого-они-не-называют.
Второй.
И долго смотрит на белые сикли и желтые галеоны.
Бодрод молчит.
Грифук запускает руку в карман и достает оттуда маленький бронзовый кнат.
- Разменная мелочь, да, Бодрод?
Гоблин легко подкручивает кнат, и тот начинает быстро и весело крутиться на столе, между солидными и такими неподвижными столбиками монет.
Грифук не дожидается, пока он остановится, и прихлопывает его морщинистой ладонью.
- Завтра я напишу Скримджеру. Ты знаешь, как связаться с этим ...их...Грюмом?
- У него счет. Сейф номер 382. Значит, и его данные имеются.
- Отлично.
- То есть, Грифук, ты согласен?
- Да. Мы выступим.
- Грифук...
- Вот не надо лишних слов, хорошо?
- А что будет... с ним?
Бодрод кивает на кнат.
- Пусть лечится пока. Потом - посмотрим.
- Но ты никому не скажешь...
- Предать доверившегося?
Бодрод хихикает.
- Предать - нет. А продать?
Грифук аккуратно отодвигает кнат в сторону и рассыпает остальные монеты.
- Ни у этих... ни у этих... никогда не хватит денег. Хватит болтать, Бодрод. Нам еще возвращаться в Лондон.

...А Билли снится сон - золотой песок Египта, ослепительное яркое пространство у подножия пирамид, их огромные треугольные тени, и Сириус Блэк, который стоит не в тени, что было бы правильно, а на самом солнцепеке, и, улыбаясь, подбрасывает что-то на ладони.
Билли подходит ближе и протягивает руку, перехватывая в воздухе маленький круглый предмет.
Тогда Сириус накрывает его ладонь своей - узкой и прохладной, даже в этой жаре, а между их пальцев зажат всего лишь обыкновенный бронзово-рыжий кнат.
И Сириус смеется.
И Билли тоже улыбается во сне.
Он не знает, почему ему, наконец, так спокойно и хорошо.
Он подумает об этом потом. У него еще будет время подумать.

На главную   Фанфики    Обсудить на форуме

Фики по автору Фики по названию Фики по жанру