Wabi-Sabi
Автор: kai
Перевод: Чудик
Бета: Helga
Оригинал: на Ink Stained Fingers
Рейтинг: PG-13
Pairing: Гарри/Северус
Summary: Гарри вспоминает прошлое и размышляет о своих взаимоотношениях с Северусом.
Wabi-Sabi – это красота несовершенных вещей, непостоянных, неполных; красота нетрадиционных вещей; это красота, видимая в скромности и унижении.
Даже сейчас, после семнадцати лет, люди все еще спрашивают меня: «Почему?»
Почему из всех, сексуальных, молодых или красивых я выбрал тебя?
Чаще всего я пожимаю плечами, говоря, что любовь слепа, и точка. В конце концов, это их не касается. Тем более, я знаю, что если ты услышишь это, ты фыркнешь, твой взгляд скользнет по моему шраму, и ты скажешь своим наиболее изничтожающим тоном: «Действительно». Мы ведь оба знаем, что наша любовь может быть какой угодно, но не слепой.
Но более стойкие все равно набросают черный список твоих недостатков: твой нос, твое прошлое, твои волосы и зубы, твой не знающий предела сарказм, будто говоря: «Гарри, ты идиот, неужели ты не видишь, что заслуживаешь большего? Неужели ты не видишь, что схватил палку за короткий конец?»
Короткий конец? Ха, если бы они только знали!!!
В подобной ситуации, в зависимости от моего настроения, я либо представляю им собственный список тех качеств, которые я в тебе люблю, например: твой голос, руки, или же твою странную способность довести меня до такого оргазма, что я вижу звезды. Или же я просто многозначительно поигрываю своей палочкой, говоря в немногословной, резкой, снейповской прозаической форме: «Да пошли вы все на фиг!» В любом случае это приводит беседу к быстрому приемлемому окончанию.
Если, конечно, разговаривать приходится не с Сириусом Блэком.
Прошло столько времени, а он все еще не понял! Хотя, если быть честным, я никогда не пытался ему объяснить. Никто из нас не пытался.
Правда, раньше он был более прямым: «Я не понимаю, Гарри! - орал он. - Шесть миллиардов людей на планете, а ты сошелся со Снейпом! Как ты мог так поступить со мной? Я думал, ты ненавидишь этого грязного, носатого ублюдка, и вообще, с каких это пор ты стал геем, черт возьми!»
Слава Богу, он смягчился за последние годы, влияние Ремуса, без сомненья. Теперь он просто подмигивает и подсовывает мне фотографии, телефонные номера или адреса каминов молодых волшебниц, ну, или волшебников (сейчас он все-таки смирился с моей ориентацией), тех, с которыми, он хочет, чтобы я встречался.
Он безнадежен, когда дело касается тебя, Северус; конечно, ты не лучше в отношении него. Упрямые идиоты, вы оба!
Но если быть честным, я не хочу, чтобы мне пришлось объяснять. Я хочу, чтобы того факта, что ты – мой выбор, было достаточно для него, для всех. Ведь этого вполне достаточно для наших друзей, хотя сначала и они были смущены и поражены. Гермиона орала, Рон просто открывал рот, не в силах вымолвить не слова, Минерва и Хуч смотрели на все это с недоверием, а Драко невероятно ревновал, но они все смирились в итоге. Альбус же просто безмятежно улыбался и был абсолютно не удивлен, ну, насчет него у меня свои подозрения.
Сначала я и сам точно не знал, почему. Ты был ты, я хотел тебя, и по каким-то причинам ты тоже хотел меня. А остальное было просто, как сказала бы Гермиона: «Что и требовалось доказать!» Что ж, может, не все было так просто, но после споров, бури проклятий, и ошеломляющего секса в итоге, все становилось на свои места. Кроме того, как бы ты описал пути привлекательности и влюбленности?
А потом, однажды, когда я паковал свои вещи в своей квартире, (в тот выходной, когда мы вместе переехали в новую), я нашел коробочку. Белую картонную коробочку с обтрепанными и обломанными углами, проще говоря, пришедшую в негодность из-за того, что была завалена грудой квиддичных принадлежностей. Задержав дыхание, я открыл ее и вспомнил. И в тот момент я понял, почему.
Всегда все, что принадлежало мне, сначала принадлежало ему – Дадли. Его игрушечный однорукий солдат, его порванные измятые книги, рваная, заляпанная или изношенная одежда. То немногое, что доставалось мне, всегда оказывалось б/у. Дядя Вернон просто говорил: «Эй, мальчишка, Дадли больше не хочет это», - и, что бы это ни было, я мог получить это… если…
Если Дадли не заметит, что теперь это принадлежит мне.
Если никто не будет знать, что я хочу это.
Если я спрячу это достаточно хорошо.
Если это сломано или повреждено настолько, что Дадли больше никогда не захочет это обратно.
Когда я был маленьким, в такие дни как Рождество или день рождения я ждал, надеясь, что на этот раз я открою красиво обернутую коробочку и найду в ней что-то новое. Что-нибудь, запакованное в пластик и попавшее ко мне в руки, возможно, прямо с фабрики. Что-нибудь, что было бы целым и ярким, без царапин и недостающих деталей. Но очень редко мне дарили подарки, и они никогда не были новыми.
Я не Гермиона, но я не идиот. И через некоторое время я научился желать только то, чем мог обладать - вещи забытые, бракованные, сломанные или испорченные. Журнал, оставленный на крыльце, мокрый после ночного дождя. Коробка из-под сигар с обломленным углом, лежащая под мягкими листьями шпината в мусорном ящике. Зеленовато-голубой стеклянный шарик, упавший со слишком большой высоты и треснувший. Светящийся в темноте резиновый мячик, в виде луны с кратерами, который никак не хотел светиться, сколько бы я ни оставлял его на солнце.
Со временем я, можно сказать, стал знатоком сломанных вещей. Совсем немного - как Альбус, иногда думаю я, когда жалею себя.
Началось с того, что я лгал сам себе. Подобную ложь придумывает для себя любой ребенок, чтобы придать надежду миру, в котором ее нет. Скользкой истины, которую постоянно повторяет себе уродец, чтобы чувствовать себя менее уродливым.
Он потерял руку во время битвы с драконом. Десять человек погибли, он единственный, кто выжил.
Тетя Петунья не сможет наказать меня, если я посажу пятна от травы, так как они уже есть.
Ну и что, что вырваны страницы, я смогу придумать свое окончание.
Да - ложь, но она расширяла мой мир, делала меня более зорким. И когда чувство унижения от того, что я всегда был последним, прошло, я научился ценить красоту испорченных вещей, которые у меня были. Пятно от чая на моей рубашке немедленно приобретало точные очертания Африки. Я мог провести целый день, готовил я или убирал, или прятался под лестницей, представляя диких гепардов и газелей, бегающих по моим ребрам. Рассеченный трещиной надвое зеленовато-голубой стеклянный шарик как раз был похож на море и небо, разделенные горизонтом, и миллионы отправленных мною в плавание кораблей пересекали его поверхность. Каждая трещинка, осколок и пятно могли рассказать мне историю, которая делала их ценными для меня…
Возможно, необходимо иметь особый взгляд, чтобы видеть сквозь очевидное, подобно тому, как ты пытаешься увидеть снитч. И потом, может быть, это как в случае, когда очевидное притягивает очевидное. Тогда и сейчас, снова и снова, ты призывал меня. Мы звали друг друга.
Возможно, просто потому что способность видеть и звать - одно и то же.
Иногда ночами, когда я сидел в своем темном чулане, после ужина и уборки, я открывал свою сигарную коробку, выкладывал все свои вещи на одеяло и нежно проводил пальцами по зазубренным краям, по местам, где отсутствовали детали. Я запоминал каждую ямку и выемку, каждую тонкую трещинку и шрам, из-за которых этот предмет был ничего не значащим мусором для всех, кроме меня.
Я прижимал все эти искалеченные предметы к себе и шептал: «Мои, мои, мои!» - будто бы слова неблагодарного уродца могли сделать их чем-то большим. А в ответ эта пестрая коллекция поломанных вещей успокоила бы боль, спрятанную в глубинах моего сердца.
Люди - не вещи, но что-то общее с ними есть. Ведь что остается после того, как исчезнет новизна? Нам, как и им, вполне достаточно одной незначительной царапины, скрытого или явного недостатка, и мы становимся старыми, или потрепанными, или бесполезными.
Я слишком хорошо помню тот вечер, когда Хагрид показал мне новый - странный, полный возможностей мир взамен моего старого. В одно мгновение я стал новым! Шрам, который клеймил меня как уродца так долго, внезапно стал стильным лейблом, указывающим на выдающуюся родословную. И на каждой улице в Хогсмиде, по которой я проходил, в каждом магазине в Косом Переулке, в который я заглядывал, люди знали меня, как кого-то другого, того, кто был гораздо лучше меня.
Я никогда не думал, что такое возможно!
Но тебя было невозможно одурачить, Северус: «Мистер Поттер, наша новая... знаменитость», - протянул ты в мой самый первый день, и твои слова прорезали обман, достигнув того, что было скрыто в тени. Нечестно, подумал я, ведь я никогда не просил известности, я просто хотел принадлежать этому миру. Но я не протестовал, ведь ты бы только посмеялся. А так как единственное, что я знал в мире до этого момента, была несправедливость, то какую боль она могла причинить?
И со временем блеск сам стерся, вместе со Змеиным языком, Ритой Скитер и смертью Седрика, и многим другим. И постепенно я сам стал тем треснувшим стеклянным шариком, одноруким солдатом - лежащими в сигарной коробке забытыми и одинокими. И все же я надеялся, что моя защитная оболочка будет восстановлена, так, как уже случилось однажды.
Однако тогда, так же, как и в мой шестой год пребывания в Хогвартсе, ты пытался убедить меня в том, что уроки, выученные мною в чулане под лестницей, превосходно применимы и к людям: новое всегда становится старым, а совершенство - всего лишь смертельная иллюзия. А отметины и дефекты, которые у нас есть, наши обиды, наша боль, страсть и лояльность, наша истинная, неотретушированная история, делают нас еще дороже для тех, кого мы любим, и кто любит нас.
Я ненавидел тебя за это, Северус, и моя ненависть ослепила меня. Прошли годы прежде, чем я увидел красоту в твоей жестокости, научился получать удовольствие от твоей элегантной недоброжелательности. И все-таки я никогда не путал представления других обо мне с истинным "я".
Но надеюсь, что однажды, если я захочу, тот, кого они видят во мне, и тот, кто я есть на самом деле, могут совпасть.
Когда я окончил школу, я оставил вместе с ней и тебя. Больше никакого Снейпа, думал я, больше никакого грязного, скользкого, ненавистного всем ублюдка, слава Богу! Я предстал перед миром хорошо обученным волшебником, героем войны, все мои видимые трещинки заделаны, мои пятна закрашены, осталось только хорошее.
Волдеморт был мертв, но осталось еще огромное количество работы, я был волен делать что угодно, но Министерство настояло, и я стал Аурором. Год спустя меня отправили добивать оставшихся Пожирателей Смерти.
И после этого слишком долго я много работал – никакая миссия не была чересчур опасна для Поттера и его команды – и мне приходилось работать еще больше. Благодаря мне желтые газетенки купались в галлеонах. Молодые, старые, волшебницы, маглы, блондинки, брюнетки или рыжие - мне было плевать, я искал, сам не зная чего.
Но женщины всегда знали, чего хотели. И, несмотря на модную стрижку, стильную одежду, Орден Мерлина, «очаровательную» работу и нескончаемый список так называемых «героических» поступков; несмотря на все это, у Кэрол, Бетти, Энни или Амии (да у любой из них) не отнимало много времени обнаружение того факта, что под всем этим скрывается худой уродец в разбитых очках и поношенной одежде, живущий в чулане под лестницей.
И после этого они вычеркивали меня из своего ежедневника и отчаливали в неизвестном направлении.
И каждый раз я пожимал плечами и продолжал искать, уже по привычке. И в один прекрасный день, к собственному изумлению, я нашел – нашел тебя!
Обычный рейд обернулся визитом в ад: неизвестность - больше их или нас, избыток магловского оружия, восемь студентов-заложников. Кто-то должен стать первым, я решил, что этим кем-то могу быть я.
Я был дважды ранен из огнестрельного оружия, меня избили куском трубы и наложили несчетное количество заклинаний и, в конце концов, сбросили с причала, а на улице был декабрь.
Дети не пострадали.
А потом, в Сочельник, я лежал на спине на узкой кровати в госпитале, в палате, заполненной цветами, конфетами и мерзкими музыкальными открытками с надписью: «Выздоравливай скорей». Я был обколот обезболивающим, и глаза все еще слезились от боли, а Сириус и Рон бубнили и бубнили, пересказывая во всех подробностях последний рейд Ремусу, Гермионе, Джинни и Колину.
Внезапно дверь распахнулась, и ты влетел, оставив ее качаться на петлях; как всегда, талантливо вырисовываясь перед всеми, поглумился, а потом выставил всех за дверь.
До сих пор я не понимаю, как у тебя это получилось. Все, что ты говорил, остается для меня как в тумане, хотя я помню больно ранящий тон и холодную ярость в твоих глазах. Но, что бы это ни было, это заставило их сбежать из комнаты подобно побитым собакам, кроме Джинни - на восьмом месяце беременности она могла только ковылять - ну и ладно.
Когда дверь закрылась, и в комнате не осталось никого, кроме нас, ты перекинул свой плащ, мокрый от снега, через спинку стула, сел на край кровати и взял мою руку своими. Так близко, что я уловил запах твоего одеколона. Прикосновение было похоже на электрический разряд.
«Скажи мне Поттер, как давно ты хочешь умереть?» - прямо спросил ты.
Мой мозг оцепенел, а сердце тревожно забилось.
«Я не хочу умирать, - запинаясь, прошептал я, слова прорывались через заклинания, обездвижившие мою сломанную челюсть. - Я просто пытаюсь…» Пытаюсь сделать что? Я не знал, в этом-то и была проблема. И внезапно в груди все заболело, и я почувствовал себя истощенным.
А потом ты взглянул на меня, сквозь ложь и шрам, и увидел настоящего меня, и не отвернулся.
«Ты пытаешься быть тем, кем не являешься! - произнес ты с пугающим отчаянием, которое я видел только однажды, во время битвы. - Хватит изображать героя, Поттер, будь собой».
И что-то разбилось внутри меня, укрытое моими сломанными ребрами, возможно, это была моя гордость.
«А что если этого недостаточно?» - отрывисто спросил я, глядя на наши соединенные руки. Все расплывалось, несмотря на чары, исправившие мое зрение.
Ты сжал мой подбородок, поднимая голову, чтобы я взглянул в твои глаза; я чувствовал струящиеся по щекам слезы.
«Гарри, для тех, кому ты дорог, этого будет достаточно», - мягко прошептал ты.
Я вздохнул, и будто бы осколки стекла заполнили мои легкие, а затем я моргнул, все прояснилось, и внезапно боль в груди отступила, уступая место теплу. И мне показалось, что я был слеп все эти годы, а теперь прозрел. Я увидел твое лицо: острое, нетерпеливое, не терпящее извинений, такое, как твоя жизнь. Я увидел твои горящие глаза, сжигающие двадцать семь лет моих безнадежных желаний. Я увидел твои длинные черные волосы, ласкающие ровные щеки; волосы, похожие на вороньи крылья, чернеющие на фоне луны. Я увидел наши сплетенные руки - бледная рядом с еще более бледной - на фоне небесно-голубого покрывала. Я увидел нас в будущем, лежащих рядом, заплатанных и заштопанных, без некоторых деталей, подправленных там и тут, с высохшим и хрустящим клеем.
«Откуда ты знаешь?» - спросил я, хотя уже тогда у меня возникли некоторые подозрения.
Ты улыбнулся, и, возможно, это была твоя первая настоящая улыбка, которую я увидел. Ты провел кончиками пальцев по моему шраму: «Я просто знаю».
Вот почему, Северус, как будто ты и сам не знаешь.
Вот почему я оставил Министерство на следующий день, переехал из Лондона в Хогсмид, и год за годом делаю анонимные пожертвования в госпиталь Святого Мунго. Вот почему я целовал тебя на ступенях Гринготтса в тот день, когда мы открыли наш общий счет, разбивая миллионы женских сердец по всей стране и повышая тираж Daily Prophet до рекордных высот.
Вот почему я люблю тебя!
Поймет ли Сириус, если я расскажу ему? Поймет ли хоть кто-нибудь?
Ты был одинок гораздо дольше меня, может ли кто-нибудь еще увидеть мужчину, которого вижу я, когда ты берешь мою руку и поворачиваешься ко мне?
Может ли кто-нибудь еще проследить твои морщины и шрамы и увидеть карту, возлюбленной территории, знакомой и загадочной одновременно? Могут ли их пальцы скользить вдоль поверхности твоих ребер, по твоему плоскому животу, твоим бедрам, словно бегущие по равнинам стада антилоп? Могут ли их поцелуи сгладить посветлевшие линии черепа на твоем предплечье, как дождь, проливающийся на засохшую землю?
Могут ли они любить убийцу и человека, как ты любишь обоих: героя и уродца из чулана под лестницей?
Могут ли они?
Нет.
Наша любовь совсем не слепа, Северус. Но, возможно, будет проще, если
весь остальной мир будет думать иначе.