Двое
Автор: Saint-Olga
Бета: Die Marchen, Anni
Pairing: Северус Снейп/Сириус Блэк
Рейтинг: PG-13
Жанр: аngst/romance
Краткое содержание: история взаимоотношений вышеозначенных персонажей.
Disclaimer: все - её.
Размещение: спросите разрешения у автора.
Предупреждение: спойлеры! В рассказе упоминаются события пятой книги "Гарри Поттер и Орден Феникса"!
Часть 3
Ночной Хогвартс полон теней. Прозрачные, впитавшие золотой блеск пригашенных свеч и факелов, густые, прячущиеся в углах и нехоженых коридорах - они живут своей собственной жизнью, разнообразной и загадочной, но почему-то совершенно неинтересной людям
Наверное, из-за этого отсутствия интереса никто не обратил внимание на особенно густую и темную тень, осторожными перебежками двигавшуюся по коридорам к Гриффиндорской башне. А может, ее не заметили потому, что замечать было некому - в этот поздний час даже Филч, приморившись, дремал в своей затерянной в огромном замке каморке, миссис Норрис лакала молоко на кухне, а Снейп если и бродил по коридорам, то где-то далеко отсюда.
А тень вовсе не была тенью. То, что она из плоти и крови, выдавал тихий перестук когтей по каменному полу, малозаметный запах псины и желтое поблескивание глаз. Тень была большой, лохматой, страшно худой черной собакой.
Если бы ее увидел сейчас Джеймс Поттер, или Ремус Люпин, или Питер Петтигрю - они могли бы воскликнуть: "Бродяга, дружище!" Но Джеймс уже не мог увидеть ничего и никого, Ремус спал, вздрагивая и поскуливая - ему снилась бешеная гонка по лесу и упоительный запах испуганной добычи, а Питер… Питер вряд ли посмел бы сейчас сказать ему "Дружище".
Бродяга трусил по коридорам, с трудом ориентируясь в лабиринте замка - как-никак, прошло четырнадцать лет с тех пор, как он покинул эти стены, и двенадцать из них ему слишком большого труда стоило не забыть собственное имя, к тому же для пса все выглядело несколько иначе, чем для высокого юноши, Сириуса Блэка. Но тем не менее впитавшиеся в подсознание за семь лет шатания по ночным коридорам Хогвартса привычки еще ни разу не подвели, и он уверенно шел к спальням факультета Гриффиндор.
Воздух был полон запахов: духи и пот, бумага и чернила, тушеная картошка, всевкусные орешки и слегка отсыревшее сукно. Вечерние; дневные; утренние; вчерашние. Внезапно один запах полоснул обоняние - свежий, едва ли получасовой давности, он казался странно, полузабыто знакомым… так, будто его обладатель сильно изменился, но все равно остались некоторые прежние черты, которые не изменить ничем.
"Конечно, он не мог не измениться, - усмехнулся человек в собачьем теле, когда пес вспомнил, чей это был запах (картина перед внутреннним взглядом: хижина, свеча гаснет на столе, рычание волка-оборотня, и в прыжке пес перелетает раскинувшееся на полу тело…). - Четырнадцать лет… значит, он здесь? Какое милое собрание…"
Запах принадлежал Северусу Снейпу, чей образ так долго удерживал его от безумия, чье имя он мысленно повторял, пока Фадж не отдал ему ту газету. Тогда, после того как крыса, у которой не хватало пальца на лапе, испуганно пискнув, спряталась от него в карман державшего ее мальчика - тогда якорь, державший его разум, сменился на другой: "Он в Хогвартсе. Питер в Хогвартсе, и Гарри там же".
Гарри… имя вызывало смутное воспоминание о курлыкающем легоньком свертке и круглом, смешном некрасивом личике в складках ткани. От него исходил приятный запах, и, улыбнувшись Джеймсу и передав ему младенца, Сириус на минуту превратился в Бродягу, чтобы лучше запомнить запах ребенка… запах его крестника. Лили еще возмутилась: "Уйди от ребенка! У тебя же наверняка блохи!"
А теперь Гарри был уже совсем взрослым… он помнил мальчика, которого видел тогда в маггловском городке, но никак не мог сопоставить угловатого немного нелепого подростка с маленьким свертком. Только запах был тот же - пусть и изменившийся, ставший взрослым, потерявший молочную сладость младенчества. Бродяга все равно никогда бы ни с чем его не спутал.
Гарри был в Хогвартсе. И Питер был в Хогвартсе. Мысль об этом не была счастливой, в ней не было ничего, кроме горечи, неугасшей, хотя и притупившейся, скорби, страха за мальчика и вспыхнувшего ярким костром желания действовать. Дементоры морщились (если могли морщиться), чувствуя вкус этих его эмоций. А разум крепчал, все увереннее балансируя на грани между псом и человеком, и наконец однажды человек, набравшись сил, приказал телу собаки протиснуться между прутьев решетки.
"Он в Хогвартсе" - стучало у него в голове, когда он плыл через пролив - на пределе сил, на открывавшемся от отчаяния втором и третьем дыхании. "Он в Хогвартсе" - слова вторили голодному бурчанию желудка, когда он пересекал Англию, разыскивая графство Суррей, а потом Хогсмид. "Он в Хогвартсе" - глухое бормотание эхом звучало в стенах пещеры, его пристанища.
А теперь и он сам был в Хогвартсе. Он, Гарри и Питер. И Снейп… Снейп был тут ни при чем, просто его запах заставил ожить дремавшие где-то в глубине его сознания запутанные, неясные чувства. Но ему было сейчас не до них. На портрете перед ним похрапывала Толстая Леди, и ее пора было будить.
У Северуса было ощущение дежа вю. Над кромкой леса поднималась не спеша круглая, полная луна, заливая все таким любимым когда-то серебряным неверным светом. Теперь он больше не любил свет луны, но и солнечные лучи нравились ему не больше. Его уделом была жизнь в тени; его предпочтение было отдано полумраку и свечам подземелий.
Тряхнув головой - "как тогда…" - он зашагал к Иве. Ветки дерева не шевелились, значит, кто-то уже вошел в туннель. Он догадывался, кто это мог быть, а когда под ноги попалось что-то мягкое и непохожее на траву, на поверку оказавшееся легкой, серебристо-серой мантией, его догадки подтвердились полностью: и то, что внутри был мальчишка Поттер, и то, что у мальчишки Поттера была мантия-невидимка. Он усмехнулся. Но усмешка быстро стала горьким оскалом.
Если бы внутри был только Поттер, который просто нарушил бы правила школы и доигрался бы до отчисления… (Хотя он не стал бы настаивать на том, чтобы мальчишку действительно отчислили - куда ему тогда деваться? К родственничкам? Или прямо в лапы опасностям, подкарауливавшим непоседу со всех сторон? Лучше уж прикончить сразу, чтоб не мучился…) Так вот, если бы там был только Поттер - он бы, наверное, испытывал чувство, которое за неимением лучшего термина называл "радостью" (просто "злорадство" звучало хуже). Но кроме Поттера, там был тот, из-за кого возле школы кружили сейчас дементоры, вызывая у него дрожь и всплески подавленных воспоминаний, заставляя детей просыпаться и плакать ночами.
Там был Сириус Блэк. Объект его ненависти и презрения. Его надежда на полное и безоговорочное прощение. Убийца своих друзей. Предатель. Приспешник того, из чьей власти Снейп когда-то с таким трудом и кровью вырвался, оставив клочья мяса на когтях, вцепившихся в него мертвой хваткой. Его несостоявшийся убийца. Его школьный мучитель.
Его первая, глупая, безнадежная, бессмысленная любовь. Дурацкое чувство никак не желало умирать, лишь затихая временами, будто задремывая - и потому он никак не мог решиться.
Он стоял у входа в туннель, бездумно вслушиваясь в тишину. Чувства, выбрав совершенно неподходящий момент, забурлили, смешиваясь в непонятного состава зелье, и он не знал - яд это или лекарство.
Наконец разум, холодный расчетливый разум слизеринца, взял верх. Бурлящие чувства были безжалостно выплеснуты прочь; осталось лишь чувство долга и - удивительно! - каким-то образом уцелевшие амбиции. Стиснув зубы, он нырнул в туннель.
Он решил не замечать мелькнувшей минутной зависти к тому дементору, который будет целовать Блэка.
- …так что то, что Снейп думает обо мне - истинная правда, - вздохнул Ремус.
- Снейп? - От звука имени Сириус вздрогнул, как от удара, и впервые за все время повернулся к оборотню, выпустив на мгновение из виду крысу-Петтигрю. - А Снейп тут при чем?
- Он здесь преподает, Сириус. - Ремус бросил на него взгляд, полный боли и обиды - и из-за того, что он якобы убил Лили и Джеймса… но больше - из-за той старой истории. Ремус умел прощать, как никто другой, но есть раны, которые не заживают… Оборотень повернулся к детям, объясняя им что-то, а Сириус поежился, перед глазами снова всплыло воспоминание: безжизненная белая рука, мерно покачивающаяся в темноте… Думать об этом было мучительно. Здесь все так напоминало старые добрые времена, когда они приходили к Ремусу, чтобы потом, после его превращения, вдоволь набегаться по Лесу… и посмеивались над Снейпом, пытавшимся выяснить, куда это они бегают по ночам… Прежний Сириус на минуту занял место нынешнего, жестокий мальчишка - место прошедшего Азкабан мужчины.
- … Сириус устроил одну проделку, которая едва не стоила Снейпу жизни, и втянул в это меня, - сказал Ремус, и мальчишка-Сириус хмыкнул:
- Так ему и надо. Нечего было шмыгать за нами, что-то вынюхивать… добиваться, чтобы нас исключили…
Сириусу-мужчине немедленно стало стыдно. Он вновь вперил взгляд в Петтигрю, не слушая, что говорит Ремус, и лишь когда раздался холодный голос, которого он еще не слышал, Сириус вскинул голову, чтобы увидеть…
Мужчина. Высокий, худой, лицо исчерчено складками, брови стали шире и гуще, губы - уже… только волосы по-прежнему обрамляют лицо тускло блестящими угольными прядями. А глаза… Где тот черный свет? Глухая кипучая ненависть и злое торжество…
Сегодня у него были все поводы для злорадства. Он стоял в углу хижины, невидимый благодаря мантии, принадлежавшей раньше Поттеру-старшему, а теперь, видимо, доставшейся Поттеру-младшему, сам мальчишка с приятелями, развесив уши, слушал россказни Люпина, с каждой секундой приближаясь к громкому вылету из школы (ну, или по крайней мере к громкому скандалу, лишению Гриффиндора баллов и ежевечерним отработкам - жалость жалостью, но пора его воспитывать всерьез, а то станет как папочка), а в качестве главного повода - ненавистный враг, беглый убийца Сириус Блэк сидел прямо перед ним, как подарок в красочной упаковке, оставалось только взять его готовеньким и доставить властям, получив взамен Орден Мерлина и защиту на будущее покрепче, чем поручительство Дамблдора…
Так что же он медлил?
В нем бурлила ненависть, давнишняя, отстоявшаяся, крепкая, как старое вино. Но где-то под ней теплилось нечто, что в юности он называл бессмысленным словом "любовь". И он не спешил объявлять о своем присутствии, оттягивая момент истины, позволяя себе еще раз вглядеться в сидящего перед ним человека: отросшие черные спутанные волосы, глубоко запавшие глаза, бесцветные обкусанные губы… Он был похож и не похож на того Сириуса Блэка, которого Снейп знал в школе. Северус как будто видел перед собой сразу двоих: мальчишку, так безжалостно сыгравшего на его чувствах ради минутного обманчивого веселья, мальчишку, которого он любил и ненавидел - и мужчину, который прошел свой собственный ад и лишь слегка закоптился, предателя, убийцу своих друзей… к нему он не чувствовал ничего. Или все же чувствовал? Да, верно… было, было в душе что-то вроде сочувствия - месяц, проведенный им в Азкабане, заставлял его сочувствовать человеку, испытывавшему это в течение двенадцати лет (что бы он ни совершил - лучше смерть, чем это). Было также нечто, похожее на уважение - сохранить разум, вырваться на свободу… это сумел бы не каждый. Северус, например, был вовсе не уверен, что смог бы повторить путь Блэка.
"Мерлин, до чего я дошел! Я признаюсь, что уважаю Блэка! Так я скоро докачусь до того, что и МакНейра буду уважать…" - от этой мысли его передернуло, плащ зашуршал, кот Грейнджер тревожно дернул ухом, но от наблюдения за крысой не отвлекся. Северус решил последовать его примеру и сосредоточился на своей "крысе" - Блэке. Он знал, что его ожидание слишком затянулось, но им овладело то же оцепенение, что и раньше, у входа в туннель. Чувства, чувства… вечная помеха разуму.
Люпин произнес его имя, и он вскинул голову, вслушиваясь в разговор. У Блэка голос был хриплым, то и дело срывался в сипение, слова давались ему с трудом, как будто Сириус долго не разговаривал. "Очень долго", - с косой усмешкой подумал Снейп. Нет, это был не тот Сириус Блэк, которого он… помнил, совсем другой человек сидел сейчас перед ним…
Но Блэк криво ухмыльнулся, и сквозь усталость, изможденность, сквозь суровую маску, в которую превратили лицо Сириуса годы в Азкабане, проступил облик мальчишки из тех давних лет. Того самого, любимого и ненавистного… Северус стиснул зубы. Реплика Блэка подтвердила: он ничуть не изменился.
Чувства всплеснулись - новые, другие, не придушенное тепло и уважение, а ненависть, злость, как тогда, давно, когда он сухо рыдал, уткнувшись в подушку. Он скомандовал "Пора!" (не зная, что точно так же приказывал себе Сириус Блэк много лет назад, перед тем, как подарить Северусу тот поцелуй, почти такой же убийственный, как и поцелуй дементора).
- Именно так, - произнес Снейп в ответ на не ему заданный вопрос Поттера и сдернул мантию, вытягивая перед собой руку с палочкой.
Только сегодня Сириус абсолютно отчетливо понял, что чувствует волк, запертый в клетку. В Азкабане было не до того - там ему хватало других ощущений. Но сейчас, шагая взад-вперед по тесному кабинету (странно, что его не связали. Не додумались?), он чувствовал себя именно так. Волк, запертый в клетке. Снаружи еще пахнет лесом, небом, свободой, но - железные прутья не пропустят.
По крайней мере, волка ожидает унизительный плен. А его - смерть… не-жизнь. Правда, кто знает, что ужаснее - бессмысленное существование Поцелованного или жизнь вольного зверя, заточенного в клетку?
Смерть как таковая его не пугала. Не хотелось только уходить, не выполнив обязательств. Перед Поттерами… перед Гарри. Как не похож был мальчик на того пахнущего молоком и тальком младенца, которого он когда-то держал на руках. Славный мальчик. Похож на Джеймса. И друзья у него хорошие… они, Мародеры, такими же были. В этом возрасте. Знать бы, что будет потом…
Да, смерть не пугала. Пугало другое: то жуткое, пустое, растительное существование, на которое обрекал поцелуй дементора. От одной мысли о том, что его ждет, Сириуса передергивало. Лучше топором по шее…
Внезапно ходьба стала раздражать. Он остановился, дернул к себе стул, сел на него верхом. Уставился в чернильно-черное окно. В стеклах подрагивали рыжие отражения свеч.
Вспомнился отчего-то выпускной бал. Тогда свечи так же подмигивали темным высоким окнам Большого Зала, и кружились пары… а он скучал и ругался со Снейпом. Вспомнилось бесстрастное лицо, которое он видел перед собой все двенадцать лет в Азкабане. Нет, не бесстрастное - это была просто маска, тонкая маска из папиросной бумаги, под которой можно было разглядеть все чувства, стоило только вглядеться… ее так легко было сорвать, смять, откинуть в сторону - и увидеть настоящее лицо слизеринца.
Наверное, Снейп был плохим слизеринцем. Сириус вспомнил Люциуса Малфоя, его красивое непроницаемое лицо. Его маска была из фарфора, протяни руку, попробуй сорвать - пальцы соскользнут, и даже удар кулаком не изменит застывших черт, лишь разобьет, искалечит мертвенную красоту. Воплощение слизеринской сдержанности. Снейп был другим. Как бы он ни старался, бумага просвечивала, и чтобы прочитать эмоции, надо было просто приглядеться… жаль только, никто не давал себе труда это сделать.
Он сам никогда не пытался заглянуть под маску. Понять Снейпа. Еще одна вещь, которую он - наверное - хотел бы сделать перед смертью. Успеть бы…
Но сегодня Снейп был на грани. Эмоции кипели, их было видно сквозь маску без всяких усилий. Он выкрикивал угрозы срывающимся голосом, и в глазах был этот фанатичный огонь… Сириусу становилось жутковато при одном воспоминании об этом. Это был вовсе не тот мальчик, которого он помнил по школе - нервный, запуганный, но доверчивый.
"А не ты ли приложил руку к тому, чтобы лишить его этой доверчивости?" - ожил внутренний голос. Сириус помотал головой, будто это могло помочь избавиться от него - что-то вроде разгномирования сада, раскрути гнома, и он не найдет дорогу обратно…
Снейп даже не стал их слушать! Ладно бы только его - у Снейпа не было причин ему доверять - но детей! Но Ремуса! Он мог бы выслушать! Но нет - он предпочел устроить эту сцену, и чем все закончилось? К тому же… то, что он там говорил… В его голосе звучала такая искренняя ненависть - Сириус не мог понять, что он сделал, чтобы заслужить ее. Он сам так ненавидел лишь одного человека, если это можно было еще назвать человеком.
При мысли о Питере Сириус скрипнул зубами. Крысеныш опять удрал. Будь он проклят…
Раньше они в таких случаях говорили - "дементоры его зацелуй". Но сейчас само слово "дементор" вызывало у Сириуса неконтролируемую крупную дрожь. А та фраза Снейпа в хижине, о приготовленном для него поцелуе - от нее его бросило в холодный пот. Снейп не знал, что говорил, не знал, проклятый слизеринский идиот, он впутался в дело, о котором не имеет ни малейшего представления… Притащил с собой дементоров - неужели ему нечего вспомнить в их присутствии?
"А ведь дементоров не было" - вновь вмешался внутренний голос. - "Вспомни: когда вы вышли, их не было. Они были у озера, и если бы Петтигрю побежал не туда, вы бы их не встретили - ТЫ бы их не встретил…"
Но Сириуса уже несло. Эмоции, скопившиеся за последний год и особенно за последние несколько часов - тревога, волнение, горечь, страх, боль, ненависть, стыд, презрение, ожидание, радость, неуверенность, близость смерти - все это, сменявшееся таким бешеным калейдоскопом, теперь искало себе выход. И превосходным объектом, на который можно было выплеснуть эту бурлящую смесь, оказался Снейп.
Снейп, который так невовремя явился. Снейп, который натворил глупостей. Снейп, из-за которого они упустили Петтигрю.
"Постой-ка, его вы упустили из-за Люпина!"
Снейп, который привел дементоров.
"Да не было же дементоров!"
Снейп, из-за которого Сириусу было стыдно. (Это жгло особенно. Гриффиндорцы редко испытывают чувство стыда. И было бы из-за кого - из-за слизеринца!) Снейп. Да, конечно. Во всем был виноват именно он.
Воспоминания об Азкабане стремительно подергивались густым туманом. Сириусом овладела болезненная лихорадочность, рожденная, видимо, надвигающейся угрозой смерти. В этой лихорадке события сегодняшние становились отчетливее и резче, отодвигая прошлое на задний план. Они искажались, в фокус попадало то одно, то другое… И везде маячил черной летучей мышью Снейп.
Снейп с торжествующей ненавистью во взгляде. Снейп с презрительно искривленным узкогубым ртом. Снейп, указывающий палочкой Сириусу точно между глаз и произносящий - будто плюющийся ядом: "Дай мне повод - и я это сделаю". Снейп, похожий не то на опереточного дьявола, не то на чертика из табакерки.
Снейп. Который все испортил. Который хотел его убить. Хуже, чем убить - отдать дементорам!
Внезапно вся безнадежность положения (в котором он оказался благодаря Снейпу - в этом Сириус себя уже убедил) предстала перед ним во всей своей ясной чудовищности. Ему не выбраться. Никак. Дементоры придут прямо сюда. Склонятся над ним, как на берегу. Протянут шелушащиеся струпьями костлявые руки. Сдвинут засаленные капюшоны. И один из них…
Даже думать об этом было отвратительно. И страшно.
Отчаянно хотелось жить.
Сириус вскочил. Завертелся, ища выход. Но выхода не было - единственная дверь была зачарована намертво, прыгать из окна башни - смерть еще более верная, чем поцелуй…
Он рухнул обратно на стул и понял, как же он устал. Напряжение этих месяцев навалилось, прижало к земле. Тело налилось тяжестью. "Может быть, смерть не так уж и плоха", мельком, как-то лениво подумал он. Думать не хотелось тоже. Хотелось лечь здесь же, на полу, свернуться клубочком - за двенадцать лет в собачьем теле у него выработались странные привычки - и подремать, не беспокоясь ни о чем. И Мерлин с ними, с дементорами…
Но это было лишь секундной слабостью. Через несколько мгновений ненависть, пригасшая от усталости, вспыхнула вновь. Он должен был жить, должен был сделать то, что обещал себе и людям, которые уже умерли и - кто знает - может, ждут его там с отчетом о том, как выполнил он свои обещания.
А еще несколько секунд спустя раздался стук в стекло, и, обернувшись, он увидел сквозь отражение огней лицо Гарри.
Камни пола собирались под ногами в морщины ступеней, как будто передразнивая его, подражая морщинам, пересекающим лоб. Фадж булькал что-то насчет все того же Ордена Мерлина, второй, а если ему удастся кое на кого надавить, то и первой степени… Снейп только кивал в ответ, иногда дополнял кивок неопределенно-одобрительным звуком. Министр действовал ему на нервы.
Вообще-то дело было не в министре. Северус не мог понять, почему в животе затянулись в узел упругие нити, вызывая неприятное, томительное ощущение. Он все сделал правильно! Он схватил убийцу, беглого преступника, и предал в руки правосудия. Он спас троих детей, безрассудных маленьких гриффиндорцев, при этом щелкнув их по слишком высоко задранным носам, что не могло не оказаться полезным. Он вот-вот получит Орден Мерлина второй, а то и первой степени, что означает, что с него наконец-то будет снято клеймо Пожирателя Смерти - хотя бы в глазах общества. В своих собственный глазах ему не оправдаться никогда, как не вывести с руки Метку, но это не так важно.
Да, он все сделал правильно. Но отчего же узел внутри затягивался все туже, заставляя вновь и вновь перебирать события сегодняшнего вечера, искать ошибку?
Может быть, дело было в том, что беглым преступником и убийцей был не кто-нибудь, а Сириус Блэк?
Будто дождавшись сигнала, мгновенно нахлынули чувства. Воспоминания. Сегодняшние, давние - завертелись, смешиваясь в круговороте. Изможденное лицо мужчины и сияющее улыбкой лицо юноши превращались друг в друга, улыбались и хмурились, и застучало быстрее сердце - немного, но дыхание сбилось.
Внезапно Снейп подумал: а зачем, собственно, он идет с Фаджем? Вполне можно было бы положиться на министра и МакНейра. К чему самому соваться к дементорам? У него не было ни малейшего желания оказываться рядом с этими тварями. Но, тем не менее, он шел…
Шел посмотреть, как подвергнут страшнейшей из казней его давнего врага.
Шел посмотреть, как отнимут душу у того, кого он так давно и долго любил…
Последняя мысль была совершенно излишней. Он приказал себе немедленно от нее избавиться. Не получилось. Наоборот, мысль потянула за собой другие: а что, если обогнать Фаджа, прийти первым и… например…
Освободить Блэка.
Он чуть не расхохотался. Прекрасно! Вместо того чтобы выполнить свой гражданский долг (ха!) и заодно отдать долг Джеймсу Поттеру, отомстив его убийце - совершить преступление, выпустив этого самого убийцу на свободу. Просто замечательно.
Однако раз возникшая идея, ничуть не стесняясь собственной абсурдности, никуда не исчезла. Наоборот, она принялась развиваться и обрастать подробностями. В голове возникали из ниоткуда яркие, красочные, почти живые картины: вот Блэк, вскочив на звук открывающейся двери, видит на пороге его, и лицо гриффиндорца искажается насмешливой гримасой, но в синих (потрясающе синих, они ничуть не изменились!) глазах все равно виднеется страх. Вот он, на полуслове прервав ехидный монолог Блэка, приказывает ему идти следом… (Так он за тобой и пошел!)… а когда тот не слушается, накладывает на него связывающее заклятье и волоком тащит за собой. (Заткнув заодно рот, чтобы не перебудил весь замок.) Вот он полупотайными переходами (о, он много их знает! Не зря он каждую ночь бродит по замку…) выводит Блэка к лесу и, сняв с него путы, говорит: "Уходи! Скорее, пока они не выслали погоню!" - и видит на лице гриффиндорца изумление, недоверие, превращающееся в… благодарность?
Следующий образ застал его врасплох. Воображаемый Блэк вдруг, вместо того чтобы скрыться в лесу, шагнул к нему и… поцеловал. Как тогда, в закоулке Хогвартса. Только теперь в поцелуе не было ни капли фальши. И это было так… так…
- Так как…Снейп, Вы меня слушаете?
Северус вздрогнул и вернулся в реальность, обнаружив, что касается губ кончиками пальцев.
- Да, министр, - поспешно ответил он. Фадж покачал головой и забухтел дальше.
Северус разозлился на себя. Что за идиотские выдумки? Сопли в сиропе, романтика для двенадцатилетних… кто ему позволит вывести Блэка из замка без боя, не говоря уж о том, что спасать он собрался государственного преступника. Чушь какая…
Губам еще было тепло от придуманного поцелуя. Снейп сжал их сильнее, будто это могло прогнать воображаемое тепло. Они завернули за угол, и вдали замаячила дверь кабинета Флитвика. Фадж вытащил из кармана ключи. Связка забренчала в такт его шагам.
В другом конце коридора появился МакНейр. За ним следовали высокие фигуры, замотанные в бесформенные плащи. Снейп стиснул зубы. Фадж наконец заткнулся и, кажется (в слабо освещенном коридоре различить было трудно) побледнел.
Они и МакНейр с дементорами подошли к двери одновременно. МакНейр свысока ухмыльнулся Снейпу, как старому приятелю ("А кто я ему, как не старый приятель-соучастник?" - горько подумалось Северусу), но дрожащий свет факелов поблескивал в капельках пота, выступивших у него на лбу. Северус прикрыл глаза, пытаясь вспомнить что-нибудь счастливое, чтобы хотя бы ослабить влияние присутствия дементоров, заглушить зазвучавшие в ушах крики жертв - его жертв…
Фадж торопливо завертел ключом в замке, одновременно шепча пароли и заклятия. Через пару минут дверь была отперта. Министр толкнул ее. Северус набрал в грудь воздуха, пытаясь успокоиться, и открыл глаза…
Комната была пуста.
* * * Неровная кожура апельсина поддалась под пальцами, выпустив несколько капель сока. В них немедленно заблестело солнце. Один из лучей брызнул Сириусу в глаза, и он зажмурился.
Это местечко, белый песок и синее море, казалось раем даже тем, кто приехал просто из прохладных стран. Чем же оно должно было быть для него, всего год назад сбежавшего из Азкабана?
Он не знал. Да и не задумывался особо. Здесь думать не хотелось ни о чем. Хотелось просто лежать на мягком песке под жарким солнцем и чувствовать. Чем он и занимался.
Приятно (не то слово… но другого он подобрать не мог) было вспомнить снова, что его тело умеет ощущать мелкую чуть колючую зернистость песка, гладкость волны, обнимающей его ноги единой плотной прохладной массой, чтобы разбиться дробью капель и пены, дышащую скрытой влагой твердость пальмового листа, его острые ребра, царапающий край сломанной ракушки… В тюрьме он почти забыл все ощущения, кроме самых простых и привычных: холодно, жестко, мокро, больно. Другого там не было, и он почти забыл, что другие ощущения вообще бывают. Забыл даже, что у него есть тело. Там был только разум, цепляющийся сам за себя, чтобы не скатиться в безумие, и он едва замечал, как превращается из человека в пса и обратно, делая это лишь для того, чтобы удобнее было есть или теплее спать. Хотя понятия "удобнее", "теплее", "спать" там теряли свое значение, становясь размытыми сочетаниями звуков, образов, действий и ощущений, тонувших в болоте воспоминаний и чувств, вызванных присутствием дементоров.
Потом у него не было времени вспоминать свое тело и то, на какие ощущения оно способно. Да и существование его было похоже на тюремное - все такой же получеловек, полупес, питающийся крысами, живущий в пещере… только четче осознавался переход.
И вот теперь, здесь, под солнцем юга, он возвращался к себе. Пожалуй, сейчас он ощущал свое тело и свой прояснившийся, но тут же обленившийся и ставший неповоротливым разум даже острее, чем до тюрьмы. Он почти чувствовал, как бежит кровь по венам, как сменяют друг друга мысли - медлительные, разморенные жарой и негой.
Последний кусочек оранжевой кожуры вывернулся, подставив солнцу мягкую рыхлую белую изнанку, и упал на песок. Сириус разломил шар апельсина, поднес половинку ко рту. Вдохнул сладкий, влажный аромат. Надкусил - тоненькая пленочка лопнула, сок и мякоть взорвались во рту вкусом, ощущением…
Удивительно, но здесь, на праздных беззаботных пляжах юга, он вспоминал Англию. Хотя, с другой стороны, ничего удивительного в этом и не было - ему больше нечего было вспоминать. После череды головокружительных ночных полетов на гиппогрифе - днем они затаивались и отдыхали - его жизнь вновь превратилась в цепочку дней, посвященных еде и сну. Почти как в тюрьме, за одним отличием - здесь ему было хорошо.
И еще здесь не было вечно голодных существ, заставлявших его память выворачиваться наизнанку, демонстрируя ему все черные пятна.
Хотя не думать о некоторых из этих пятен он не мог. Он еще не отомстил за смерть Джеймса и Лили; не вернул Гарри хотя бы часть потерянного по его вине детства. Он все еще был должен.
Но - можно, он немного отдохнет? Совсем немного?
Этот вопрос он задавал своей совести. Совесть не возражала.
Сириус перевернулся на спину. Принялся делить на дольки вторую половину апельсина. Солнце ласково гладило кожу, покрытую густым загаром. Сейчас оно ему не было страшно даже в полдень. А в первую неделю здесь он обгорел так, что кожа слезала большими, в ладонь, лоскутами. Тогда он был чудовищно бледен, годы без единого луча солнца, да и потом, на свободе, он был вынужден прятаться днем… да, он был бледен как вампир.
Или как Снейп.
От этого имени настроение упало, потянув за собой уютный ленивый туман, окутавший его разум. Сириус нахмурился. Снейп… а что Снейп?
Шутить о том, что Снейп вампир, они перестали классу к четвертому. Просто надоело. Всплывало это в разговорах и потом, иногда, но собственно предметом шуток больше не было. Нашлись и другие поводы.
Может быть, как раз воспоминание о тех, других поводах заставило его нахмуриться? Не зря же, наблюдая издали (высовываться он не смел - хотя до Англии далеко, но о неизвестно откуда взявшемся светлокожем европейце там станет известно достаточно быстро) за пляжниками, купавшимися в паре километров к востоку, он впервые за тринадцать лет вспомнил о еще одной, менее насущной, чем еда и сон, но тем не менее очень сильной потребности, когда увидел силуэт мальчика-юноши лет шестнадцати, стоявшего против солнца. Тот был высоким и нескладно худым, именно таким, каким приснился ему однажды Снейп… Он проснулся, тяжело дыша, и постарался забыть, о ком был сон, прежде чем откатился на край кровати, с мокрого пятна на простынях. Тогда ему это удалось - но в Азкабане к нему вернулась короткая, но острая вспышка стыда, недоумения и тающего быстрее, чем он успел его заметить, наслаждения. Наслаждение было немедленно высосано жадными тварями. А память осталась. Вместе со стыдом.
Возможно, и это было причиной его испортившегося настроения. В числе прочих.
Было среди этих причин все то же недоумение. Сириус не понимал, почему все, даже прохлада разлапистого пальмового листа (как волосы, оплетающие пальцы), даже влажность песка у края прибоя (узкая вспотевшая ладонь боязливо касается щеки) пусть мимолетно, но напоминает ему о слизеринце. О черно-белом образе, вытягивавшем его из пасти безумия обратно, к сознанию. Об испуганном мальчике, зверем смотревшем на него в темном коридоре Хогвартса, не зная, что в глазах у него - черный свет…
Вот и сейчас вкус последней дольки, на которой остался пропущенный кусочек кожуры, добавив к сладости горьковатую нотку, вызвал к жизни воспоминание о том странном, лживом и искреннем одновременно поцелуе. Сириус, глотая сок и мякоть, не мог понять - почему?
Но, наверное, главной из этих причин была злость, вызванная тем, как вел себя Снейп в хижине. Его лицо, искаженное ненавистью и злорадством, слова - как плевки… этот образ все больше затмевал воспоминание о болезненно худом мальчике, только что вернувшемся из больничного крыла. Но Сириус раз за разом прокручивал перед мысленным взором это воспоминание, сам не зная, зачем. Не желая себе в этом признаваться, он искал в сверкающих глазах хотя бы отблеск черного света - но его там не было. И злость все усиливалась.
Продолжая хмуриться, он машинально засыпал песком кусочки кожуры. Внезапно послышалось хлопанье крыльев, за ним последовал поднятый этими крыльями ветер, и, подняв голову, прикрыл рукой глаза от яркого солнца, Сириус с трудом различил очертания совы, зависшей в воздухе прямо напротив белого сияющего диска. Совы здесь были редкими гостьями, и к нему могла прилететь только одна - Хедвиг, и только по одной причине - письмо от Гарри.
Сириус улыбнулся. Поднялся, неуклюже потянувшись за спину, попытался стряхнуть песчинки. Вздохнув, превратился в пса: в лохматой черной шкуре было ужасно жарко, но рисковать, попавшись кому-нибудь на глаза в человеческом облике, он не хотел. Там, где он загорал, не ходил никто, но совсем неподалеку располагался людный пляж, где он часто выпрашивал, а если не давали - таскал еду. А собак здесь было много.
Фыркнув, он затрусил вдоль воды, направляясь к своему убежищу в скалах. Хедвиг, поднявшись выше, так, что превратилась в едва заметную точку в небе, последовала за ним.
Невиновен.
Смех, растопырив костлявые локти, застрял в горле. Невиновен. Невиновен.
Сириус Блэк невиновен.
Скажи ему это кто-нибудь другой, и он бы не поверил. Но Альбусу Дамблдору он доверял безоговорочно. Это было единственным условием его выживания. Только Дамблдор стоял между ним и аурорами. Как бы ни хотелось ему порой послать старого… колдуна куда подальше, как бы ни противилась природа слизеринца мысли о том, что надо доверять кому-то настолько, причем без видимых причин, скорее вопреки, чем благодаря некоторым обстоятельствам из прошлого … он был вынужден. И - доверял. Стискивая зубы и впиваясь ногтями в ладони, чтобы не сорваться и не наделать глупостей.
Раз Дамблдор верил Блэку - значит, Блэк был действительно невиновен.
В памяти ожили темные ночные коридоры, свет факелов, бормотанье Фаджа… высокая фигура, замотанная в плащ… пустая комната. И собственный несдержанный крик. Он до сих пор не мог понять, отчего так возмущался тогда. Оттого ли, что преступник (тогда он еще считал Блэка преступником, уверенный, что Дамблдор ошибается - что бы там ни думали любимые директором гриффиндорцы, Дамблдор ошибался, и нередко) сбежал, унося с собой его надежды на то, что он отдаст долг Поттеру и очистит свое имя? Или оттого, что развеялась его смешная, глупая греза, у которой и без того не было шансов воплотиться в жизнь?
При воспоминании о ней смех прорвался-таки наружу хриплым карканьем. Северус Снейп - спаситель безголовых гриффиндорцев! Мало ему одного Поттера-младшего… Может, еще добавить Люпина, для компании? Найти его, привести назад в Хогвартс, сказать: "Простите, детки, я вас обманул, никакой он не оборотень…" Тогда еще Петтигрю останется вернуть на путь истинный - и вся прежняя мародерская банда будет в сборе, с минимальными изменениями в составе.
Карканье стихло так же, как и началось - внезапно внешне и мучительно по ощущениям, оставив горло как будто оцарапанным.
Блэк невиновен. Он едва не убил его - пусть это сделал бы дементор по приказу Фаджа, но в итоге эта смерть была бы все же на его совести. Теперь он должен… еще и Блэку.
Или это неудавшееся убийство можно считать платой за то, давнее, жертвой которого должен был пасть сам Снейп?
Он предпочел считать так. Пусть это и оставляло его с неприятной пустотой на месте ощущения, что Блэк перед ним виноват. Лучше такая пустота, чем еще одно кровавое пятно на руках на руках, еще один долг на совести.
Смущало только то, что пустота, которой душа не терпит, постепенно, но безостановочно заполнялась чем-то, что, как он хотел считать (конечно, лгал самому себе! - но ложь была почти сладка…), умерло. Это "что-то" воскресло, как феникс, в ту ночь неудавшейся поимки Блэка, это "что-то" заставляло его тогда раз за разом останавливаться на полушаге, погружаться в задумчивость, медлить, прежде чем сделать то, что - он был уверен - он должен был сделать. Оно же породило ту странную нелепую фантазию…
Это "что-то" было любовью. Все той же, детской, наивной… и, как любой воскресший феникс - немного другой. Более ровной, зрелой, пожалуй, даже более логичной, если это слово применимо к чувству. Была в ней теперь изрядная толика уважения и сочувствия.
Однако рядом по-прежнему были ненависть и презрение. И от этого было очень больно.
Сириус ходил взад-вперед по небольшой пещере. Единственным источником света в ней была узкая щель входа, в которую скупо сочился свет; но сейчас снаружи было темно, и Сириус не спотыкался и не врезался в стены только потому, что знал здесь каждый сантиметр пола, каждый камень. Не то чтобы на ходу думалось лучше; просто так было теплее.
Вспоминалось солнце юга, жаркое, иногда даже утомительное. Вспоминалось, как ближе к полудню он уползал в тень, прячась от жгучих лучей. На губах появлялась усмешка. Конечно, на юге было куда лучше, чем здесь, в сырой весенней Англии, еще не оттаявшей от зимы. Но здесь был Гарри, его крестник, а значит, он должен был быть здесь тоже. Он и так слишком долго отлынивал от своих обязанностей - пусть не всегда по своей воле.
Мальчик был дьявольски похож на отца. Почти второй Сохатый… хотя второго такого же, как Джеймс, не будет. Интересно, в кого превращался бы Гарри, стань он анимагом? Хотя… это узнать несложно, мальчик наверняка захочет научиться заклинанию. Жаль, времени у них нет, а то…
Сириус представил бег по полю рядом с длинноногим оленем. Они могли бы опять составлять компанию Луни. Совсем как в старые добрые времена, когда они втроем…
"Вчетвером, Сириус. Вчетвером. Помнишь крысу, которая сидела у тебя на спине?"
Он хотел бы забыть. Но - нельзя. Он еще не отомстил. И все из-за Снейпа, проклятого слизеринского слизняка… который все испортил, который отдал его дементорам, который…
"Который тебя разлюбил. Так ведь? Из-за этого ты злишься? Из-за того, что в его глазах не было черного света?"
Сириус мотнул головой, отгоняя мысль, как муху. Конечно же, дело не в этом. Он бы зол на Снейпа… о, нет, не зол - он ненавидел Снейпа, потому что мерзкий слизеринец едва не скормил его дементорам, и из-за него он упустил Петтигрю, и из-за него мерзнет теперь в этой проклятой пещере… Мантра, составленная им в ту ночь, когда он ждал хуже-чем-смерти в башне Хогвартса, мантра, полузабытая у моря, где солнце подогревает страсти южан и плавит, как масло, чувства северян - теперь стала ежедневным его уроком. Черно-белый образ пятнадцатилетнего мальчика поблек, его окончательно затмил другой - искаженное яростью лицо потрепанного жизнью мужчины…
А то, что где-то рядом все равно всегда был черно-белый прозрачный мальчик - этого Сириус старался не замечать. Старался он не вспоминать и о том, как, проморгавшись от вспышки тройного Экспеллиармуса и увидев, что по белой-белой коже из-под черных-черных волос ползет медленно темно-багровая, густо поблескивающая струйка, вдоль серой едва заметной ленточки вены на виске, мимо смоляной прядки… как ощутил тогда неестественный, мгновенный порыв - подбежать, поднять, стереть цветную черту, проверить, бьется ли пульс… "Не стоило этого делать" - сказал он детям; чего больше было в этих словах - мстительности или…
Он и тогда предпочел не обращать внимания на "или", подтвердив версию о мстительности следующей фразой. "Надо было оставить его мне". Но вот память, странная его память, сглаживая многие другие воспоминания, эти, связанные с тем, кто когда-то был единственным якорем, удерживавшим его от потери рассудка, обостряла, делая четкими незамеченные когда-то детали. А тут еще новости, которые принес Гарри, и сегодняшний их разговор, в котором столько внимания уделялось все тому же Снейпу…
Снейп - Пожиратель Смерти.
Да нет, быть такого не могло. Дамблдор ему доверяет. Но Дамблдор доверяет многим из тех, кому не доверяет больше никто. Сириусу, например. Хотя нет, Сириусу доверяют еще Гарри с друзьями и Ремус. Немного, но…
А Снейп? Есть у него кто-нибудь, кто был бы для него, как для Сириуса - Джеймс, или Ремус, или Гарри?
Мысль была странной и, как только Сириус пожал плечами, стряхивая ее, исчезла, оставив ненадолго слабое горьковатое послевкусие, похожее на сочувствие.
Пожиратель Смерти… похоже, что все доказательства - за. Компания Снейпа была в прихвостнях Лорда, и "что-то на руке" у Каркарова… Как отвратительно. И очень в стиле Снейпа. Типичный слизеринец. Тьфу…
Сириусу не хотелось больше думать. Ни о Снейпе, ни о чем другом. Усталость долгого дня брала свое. Он все еще не ложился только потому, что спать было холодно. Но липковатые руки холода гладили тело под одеждой. Так старик ласкает молодую любовницу. Сириус вздрагивал. Каждый укус холода заставлял вспомнить лето на юге. Тогда накалившаяся кожа протестовала против любого прикосновения, с трудом принимая даже аккуратное покалывание песка. Теперь она жаждала прикосновений, любых, лишь бы они приносили с собой тепло… лучше всего - живое. Человеческое…
Он прикусил губу. Незачем растравлять себя фантазиями. Все равно вряд ли он заполучит кого-нибудь в свою постель… у него и постели-то нет, так, кучка соломы на каменном полу, возле кормушки Конклюва.
"А что я, собственно, мерзну?" - подумал он и хмыкнул. Похоже, разговор с Гарри загрузил его настолько, что мыслить рационально уже не получалось, поэтому он до сих пор трясся от холода, вместо того чтобы…
Шаги сменились цоканьем когтей. Черный пес встряхнулся и бухнулся на солому. Приподнялся; с остервенением почесался, прогоняя особенно назойливую блоху. Снова лег. Сон должен был прийти быстро - он всегда засыпал почти мгновенно, будто проваливаясь в чуткий, ломкий сон, полный прозрачных видений, которые утром он не помнил. (Кажется, узкие руки с тонкими узловатыми пальцами… они ласково гладили не то жесткую густую шкуру пса, не то спутанные волосы человека… а может, и другое что-то ему снилось? Кто знает…) Оставалось только ощущение ласкового, живого тепла, которого так не хватало ему в промозглости пещеры.
В углу что-то зашуршало. Человек бы не услышал; но пес приподнял уши. Крыса. Непонятно, откуда они взялись так далеко от человеческого жилья, но явившись однажды, они быстро наладились таскать овес у Клювика, а у Сириуса - немногие с трудом добытые припасы. Зато иногда сами пополняли их; голод заставлял человека, морщась, есть все, что считал съедобным пес.
Крыса, осмелев, подскреблась ближе; замерла, шевеля усами. Пес притаился. Крыса потихоньку двинулась вперед, подняла голову, задергала черным носиком… и, тонко взвизгнув, забилась под широкой лапой. Пес клацнул зубами, обрывая писк. Убрал лапу; всмотрелся. Разочарованно фыркнул.
Ни Сириус, ни Конклюв не были голодны. Того, что принес Гарри, хватило бы еще на пару дней, за которые крыса точно испортится. Но Сириус так их ненавидел и так надеялся, что, может быть, однажды…
Еще раз фыркнув, Сириус брезгливо подхватил тушку и отволок поближе к гиппогрифу. Вернувшись на солому, он утомленно прикрыл глаза. Тишину больше ничего не нарушало, только всхрапывал и переступал с ноги на ногу Клювик.
Это было похоже на кружение серебряных нитей в думоотводе. Или на бесконечно мгновенное мельтешение цветов и фигур при аппарировании. На аппарирование это было похоже еще и потому, что в животе так же постоянно ныло и тянуло, все время, пока события, лица, голоса и поступки сменяли друг друга в безумном калейдоскопе.
"Я сдал на аппарирование по приказу Лорда. До того не было времени - учеба в Академии требовала всех моих сил, да и незачем было. Мне вполне хватало каминов и портключей. Но Лорду нужно было, чтобы мы могли предстать перед ним незамедлительно, и я выкроил время в расписании… да, тогда я еще учился… Он долго проверял меня, отправляя все дальше и дальше и вспышкой Метки призывая обратно. Я потом два дня не мог удержать вилку…"
Он ждал этого. Уже давно, с того дня, когда на запястье вспыхнул мертвый магический огонь, испепеляя кожу, затянувшую было уродливый знак. Когда прошлое обрушилось на него, сминая четырнадцать лет спокойной жизни, зловонное и омерзительное, как выбравшийся из могилы мертвец.
"Так и есть, мертвец выбрался из могилы… из могилы-которой-нет. Мерлин, как много в этой истории слов через дефис… Тот-кого-нельзя-называть и Мальчик-который-выжил - славная парочка, не правда ли?"
О, он помнил тот день. Помнил матовую неторопливость предрассветного сна, располосованную болью. Помнил, как складывался пополам на кровати, прижимая к себе горящую руку. Как потом баюкал ее, еще бесчувственную, онемевшую, приходя в себя. Странно, раньше боль была такой же, бывала и сильнее - но никогда так не хотелось кричать, сделать что-нибудь, может, даже отрубить руку, источник боли… Он долго думал потом, почему так больно было именно на этот раз. Наверное, потому, что боль была неожиданной. Он начал даже забывать, как это бывает, как забывал потихоньку удары кнута по обнаженным нервам - Круциатус. И вдруг…
"Вдруг" - вот еще одно подходящее слово для всего происходящего. Все - вдруг. И все - давно ожидаемо… Но когда долго ждешь, начинаешь привыкать к ожиданию. Кажется, что это единственно возможный образ бытия, и когда ожидаемое все же приходит, рано или поздно, и почему-то всегда рано, когда хочется поздно - оно неожиданно оказывается "вдруг".
С тех пор он ждал. Ждал каждый час, каждую секунду новой вспышки. Как ждал ее четырнадцать лет назад. Стряхивал пыль с памяти об ощущениях: он, как и многие другие, умел угадывать по оттенкам жжения, в каком настроении Лорд. Готовился к неминуемому приказу-вызову, не зная, подчиниться ли ему - Дамблдор все медлил с указаниями, оставляя его в неизвестности, на шаткой грани выбора между двумя вариантами.
"Слова нанизываются на нить, становясь некрасивым ожерельем, которое вряд ли можно назвать украшением. "Неизвестность" и "выбор" - еще две бусины скользнули, легли рядом с другими… Выбор, перед которым я стою всегда, не легкий выбор между плохим и хорошим, а невыносимый, между плохим и очень плохим, причем ярлычков ни на том, ни на другом нет, или они перепутаны, и выбор надо делать почти наугад, шагая в неизвестность… Прав ли я? Нет ли? Но выбор сделан, и, раз сделанный мной, теперь он делает меня, мнет глину, лепит жизнь. Какую? А какую получится. Выбирать уже не приходится. Неизвестность становится известной, немедленно растворяется в новом, выбранном существовании - и такой остается, пока не наступит время нового выбора, и она не замрет опять у порога…"
Рисунок на руке становился все чернее и чернее, и он думал иногда мимоходом, что чернее вроде бы быть уже невозможно, но на следующий день убеждался в обратном. Иногда, стоя под горячими струями душа, он ловил себя на том, что трет мочалкой руку куда сильнее и чаще, чем необходимо, пока кожа не покраснеет вокруг черного клейма. Но само клеймо смыть было невозможно, он знал это слишком хорошо.
"Клеймо - это не просто знак принадлежности, не просто хозяйская метка. Это еще и напоминание. Как в детстве - крестик на руке, помнишь? Только тот крестик легко было стереть, послюнив пальцы, да и без того он сходил за пару дней. Клеймо вернее. Клеймо не свести никак. И напоминает оно куда лучше - помнишь, как хмурился, пытаясь вспомнить, для чего нарисовал крестик? А значение клейма никогда не спутаешь, не забудешь…"
И вот - ожидаемое "вдруг" настало. Вспыхнуло Меткой на руке; завертело суматохой. Он едва успевал удивляться тому, сколько событий уместилось в короткие часы после того, как Поттер исчез с поля. Люди мелькали вокруг, растаптывая мертвенный покой Хогвартса, который хоть и истончился за последние годы и особенно - за последние месяцы, но все еще кутал его в кокон отстраненности, немного похожей на забвение. Он цеплялся машинально за тонкое покрывало, и оно рвалось в клочья, которые вминали в пыль проходящие мимо…
"Перестань говорить глупости. Этот твой кокон был уничтожен в тот день, когда Гарри Поттер пришел в Хогвартс. Последние его обрывки слетели в прошлом году, когда… когда здесь был Сириус Блэк. Странно, кстати, что он до сих пор не явился…"
Запретное имя прозвучало - пусть для него одного - и он вздрогнул. Как бы ни ужасало его то, что, без сомнения, последует за этой суетой (они уже говорили об этом с Альбусом, и, прячась за суматохой и беготней по коридорам, за странными, медлительными и не соответствующими моменту мыслями, он просто пытался не вспоминать о том, что ему придется сегодня сделать, с кем встретиться), сколько бы он не отказывался признаваться себе в этом - но тлела, теплилась где-то возле сердца надежда на то, что он увидит сегодня…
"Сириуса. Проклятого Сириуса Блэка. Уверен, он где-то поблизости и наверняка явится на шум. Здесь же его крестничек… Да, он придет. И, возможно - я его увижу."
Он был здесь. Высокий (для Сириуса, взирающего на мир с высоты хоть и крупной, но все же собаки - очень высокий), черный, похожий на ворону, пахнущий дымом, травами и магией, и еще - собой. Этот запах Бродяга помнил хорошо, его он отличил бы, даже если голову пьянил бы густой тяжелый запах крови - затмевающий все, лишающий воли, превращающий человека в звериной шкуре практически в зверя…
Сейчас кровью не пахло (почти - только от Гарри, от заживающих ссадин). Пахло тревогой, болью, неуверенностью и усталостью. И еще едва заметно - паленым мясом. Это жгла, медленно потухая, Метка…
"Пожиратель Смерти. Пожиратель Смерти, прихвостень Того-кого… Того-кто-убил-Джеймса-и-Лили".
"Бывший".
"Пожиратели Смерти не бывают бывшими. Они бывают только живыми или мертвыми".
"Дамблдор ему доверяет".
"А я - нет". Сириус коротко рыкнул себе под нос, давая внутреннему спорщику понять, что разговор окончен. Он не хотел думать о Снейпе. О слизеринском слизняке, сальном болване. Хватит с него и того, что он на него смотрит. Видит жирные, слипшиеся в прядки, тускло поблескивающие (прохладные, как шелк) волосы. Осунувшееся, с запавшими щеками лицо, узкие сжатые в ниточку (мягкие, упрямо-податливые) губы. Тощую фигуру, укутанную в много слоев (снять один за другим, кусая губы в предвкушении, чтобы потом…) шерсти и сукна. Суетливые, то складывающиеся крестом на груди, то начинающие перебирать край мантии (призраком по щеке, вдоль шеи, по ключицам на грудь, ласковые) руки. На одной рукав не застегнут - пуговица отлетела, когда он так спешно его закатывал… На левой. От которой сильнее всего пахнет болью и паленым.
"Пожиратель Смерти. Больно? Так тебе и надо…"
Глупо, глупо - как мальчишеская упрямая мстюлька. У взрослых другие игры, другая месть… А Снейп теребил рукав, вытягивая нитки, торчащие там, где была пуговица. И бросал короткие непонимающие взгляды на него. На черного пса. Глаза глубоко запали, надежно укрыты в тени падающих на лицо волос, не разглядишь… Да и зачем? Какая разница, что там чувствует эта глиста-переросток, слизеринская гадина… тьфу…
"А зачем ты вообще на него смотришь?"
Сириус не знал, что ответить.
Внезапно оглушительно повеяло лекарствами - мимо прошла медичка, тоже метнула на пса взгляд - сердитый, немного обиженный: привели собаку в больничное крыло, где все должно быть чисто и стерильно, ребенка измучили, спать не дают… ох уж этот Дамблдор… Дверь хлопнула.
- А сейчас, - Дамблдор заговорил торжественно, как на похоронах, - пришло время двоим из нас узнать друг друга вновь. Сириус… прими, пожалуйста, нормальный вид.
Превращение - одно из самых необычных ощущений. Тело меняется в пропорциях, втягивается под кожу шерсть, становится другим зрение, обоняние, слух… голова немного кружится, и, выпрямляясь - человеком! - ты не знаешь, как оказался на двух ногах, а не на четырех.
Женщина завизжала. Крикнул что-то мальчик. Сириус не слышал. Даже превращаясь, он не отвел взгляд от того, на кого смотрел с тех пор, как ушел Фадж, забыв даже о Гарри. Сейчас, одного с ним роста, глядя ему в лицо, он пытался различить выражение глаз. Но взгляд Снейпа был непроницаем, и лишь маску слизеринца, маску из папиросной бумаги перекосило гневом и ужасом.
"Ненавидит… Он меня ненавидит!" - Отчего ему стало так холодно от этой мысли? Он же знал это, думал об этом в пещере… может, просто вспомнилось, как было холодно там? Нет, это другой холод, холод изнутри… Или одно дело - думать, а другое - видеть подтверждение своим мыслям, так ясно написанное на лице того, кого… "Ненавидишь тоже" - торопливо закончил он.
Рука Снейпа была болезненно-ледяной и едва заметно дрожала. Слизеринец поспешил выдернуть ее. Сириус отступил, незаметно (чтобы Дамблдор не увидел) вытирая пальцы о полу мантии, чтобы избавиться о сохранившемся на них воспоминании о прикосновении.
Потому что ему - пусть на долю секунды - захотелось поднести руку к губам и собрать ими с пальцев эфемерное ощущение контакта.
"Какая только чушь в голову не придет… Это все усталость. Усталость, напряжение и меню, состоящее, несмотря на помощь Гарри, наполовину из крыс. Дамблдор говорит, остаться у Люпина? Превосходно. Ремус поможет избавиться от странных фантазий. Ремус, старина…"
Он так спешил уйти, что даже не попрощался с Гарри как следует. Комната, пропитанная запахами лекарственных трав, вдруг показалась заполненной Снейпом. Только в коридоре, тихом, за исключение стука его когтей, пахнущем древними камнями и немного сыростью, он снова смог вдохнуть полной грудью.
"Если ты готов…"
Альбус не знал, о чем говорил. К этому нельзя быть готовым.
К памятному по прошлому и по ночным кошмарам полукругу масок и неразличимых в темноте черных плащей. К безумно быстро прорастающей в теле боли Круциатуса. К капающей с пальцев крови несчастного маггла - всего одного, только чтобы отметить воскресение Лорда. Конечно, можно было убить его магическими способами, и тело было бы целеньким, без царапинки, но Волдеморт знал, какое впечатление производит на "некоторых чистюль" кровь, в которую они окунули руки. И потому Северусу было хорошо знакомо то, как горяча кровь, бьющая из вспоротых артерий, и как сильно бьет она в подставленную ладонь. Но привыкнуть к этому было невозможно. И он мысленно благодарил Лорда - о да, благодарил! - за страсть к театральности. Если бы не маска… Ему вряд ли удалось бы скрыть отвращение, проступившее на лице. Оказывается, за прошедшие годы навык, впитанный каждым слизеринцем с хогвартским обязательным тыквенным соком - всегда сохранять непроницаемо-спокойное выражение - изрядно подзабылся. Дети, что бы они ни делали, не могли довести его до состояния, хотя бы отдаленно сравнимого с тем, что он испытывал в тот момент.
Нет, к этому нельзя было быть готовым. Нельзя - если ты не Пожиратель Смерти до мозга костей. А Северус, несмотря на Метку и прошлое, им не был. Это было лишь маской… маской, приросшей к лицу, но не ставшей им.
Но все это было хотя бы знакомо. Пусть невыносимо, пусть ненавистно - но знакомо. А вот сам Лорд…
Он хорошо помнил его. Неудивительно - странно было бы, если бы он забыл лицо человека, сыгравшего такую роль в его жизни. Лорда можно было назвать красивым. Волосы, темные пополам с сединой, еще густые, глубокие темные глаза, которые поначалу казались мягкими и ласковыми. Правильные черты, приобретшие с годами очарование опыта и уверенности в себе, делавшее его похожи на римских патрициев. Он не потерял форму, оставшись стройным, не по-юношески, а по-мужски, крепкий, немного тяжеловатый, и Северус в первые дни знакомства поглядывал на него с некоторым (вполне определенным) интересом. И голос - богатый шелковый вкрадчивый голос, слегка растягивающий шипящие…
Тот, кого он увидел, не имел ничего общего с тем, кого он помнил. Змеиное лицо, тонкое, почти бесплотное тело и ядовитое шипение. Уродливо. Омерзительно.
Он едва заставил себя склониться перед этой жуткой пародией на человека, прикоснуться губами к поле его плаща, из-под которого виднелось бесстыдно обнаженное костлявое, обтянутое серовато-бледной кожей тело. А когда он разогнулся, выпустил ткань из пальцев, то с трудом поборол желание вытереть руку о мантию…
(Вспомнилось - так невовремя, так не к месту: Сириус Блэк, пряча руку в складках мантии, стирает с пальцев его рукопожатие. И на лице его - презрительная ненависть…)
Он мало что мог рассказать Дамблдору после этой встречи. Это было пока еще не собрание - так, "вечеринка". Хозяин пересчитывал овец, которые разбежались, когда он на время оставил стадо на произвол судьбы. Проверял клейма - не поставил ли кто-нибудь другое, свое поверх его метки?
Его нового клейма он не заметил. Или сделал вид, что не заметил - Северус когда-то умел угадывать чувства Лорда, но ничего не мог прочитать на этом… на этой морде.
Он все же вернулся в Хогвартс живым. В мантии, насквозь набитой пылью, порванной - он катался по земле от боли - в потеках крови, он вошел в ворота Хогвартса. Живым.
Надолго ли?