Синий бархат
Автор: Трейсмор Гесс
Beta: Гаденыш
Pairing: Снейп\Малфой\Реддл
Рейтинг: R
Жанр: angst
Краткое содержание: Люциус Малфой пишет письмо Темному Лорду, где осмысляет историю своей ненависти к Северусу Снейпу. Рекомендуется читать только после "Мистеру Малфою".
Disclaimer: Персонажи заимствованы у Дж.К. Роулинг, алхимические практики - из частного опыта, характеры - у людей, и слава Мерлину, если они себя не узнают.
Размещение: с разрешения автора.
Он никогда не кричал под Круциатусом. Во всяком случае, под моим. Но, сказать по чести, и под вашим тоже. В тот раз, когда вы напомнили ему, что служба вам и промедление - две вещи несовместные. Я ни в коей мере не хочу усомниться в вашей мощи. Но я, как ни жаждал, так и не услышал его воплей.
Его глухой стон напомнил мне совсем об ином, неподобающем, неуместном и, как выяснилось, не забытом. О том, что он вообще никогда не кричит.
Он никогда не кричит в постели. Во всяком случае, со мной. Но, сказать по чести, и с вами тоже. В тот раз, когда вы напомнили ему, кто диктует правила. Я ни в коей мере не хочу усомниться в вашей изощренности. Но я, как ни жаждал, так и не обратил ее на себя. Мне досталась лишь жалкая формальность.
А ему досталось первенство. Глупец, он им не воспользовался. Он презирает вас так же, как и меня. Молча.
Его бесстрастность - либо искусная броня, либо серьезный недостаток. Он никогда не проявляет своих подлинных чувств. Как и я. Но он сильнее.
Его злобная словоохотливость и приступы нудного критиканства - такая же маска, как и остальное. Он не испытывает и десятой доли того, что говорит.
Ненавижу его.
Неужели вы не видите, что он отступник? Как он может быть всецело вашим слугой, если голова его занята чертовым зельеварением, а души у него нет? Он может служить вам только плотью. И то ущербно.
Он обманул меня. Обманет и вас. Я ни в коей мере не хочу усомниться в вашей силе и проницательности. Вы, разумеется, правы: он не трус. Но он и не верноподданный.
Никогда им не был. Он служит только сам себе. Как и я. Но он непредсказуем. Подлая липкая манера ускользать в последний момент. Выходить сухим из воды, когда по чести пора бы захлебнуться. Когда все сделано, чтобы торжествовало возмездие. Он не знает, что такое последовательность. Ненавижу его.
Он плохой игрок. Но он умен.
Поразительный эффект дает сочетание дармового ума и чувственной атрофии. Разумеется, он контролирует себя. Потому что на его контроль ничто никогда не покушалось. Он невосприимчив. Даже в отношении меня. И, как ни опасно это говорить, даже в отношении вас.
Вам не удалось.
Я буду рад, когда вы это поймете.
Разумеется, я не отправлю вам это письмо. В отличие от него, я весьма сильно кричу под Круциатусом.
У него не было никаких шансов стать ненавистным мне. У него вообще не было шансов быть для меня заметным. Заморыш из бедной семьи, жмущийся по углам. Он не мог даже ответить на насмешку. Его тяжелое насупленное лицо делалось от злобы еще более уродливым. Я познакомился с ним в школе, и тут же забыл его имя. Мы учились на разных курсах, и ни в одном из моих планов его не было.
Он был отщепенцем. Он не любил квиддич. Он вечно сутулился. Он был самым дурным собеседником и самым темным пятном на лице нашего факультета. С ним никто не хотел спать в одной спальне. Он него пахло едкими смесями. Его ладони были в сухих белесых пятнах, словно он вытирал ими драконью слюну.
Он был мне глубоко безразличен. Даже смеяться над ним было ниже собственного достоинства. Он все пропускал мимо ушей.
На старших курсах он стал одним из первых учеников, но популярности это ему не прибавило. Он оформился в надменного бледного педанта, с которым невозможно было иметь дела. Я был старостой курса, и желал к себе подобающего отношения, но он единственный на факультете меня игнорировал, и это невероятно бесило. Чужой успех был ему как заноза. Он ничем не интересовался. Ни с кем первым не заговаривал. Между ним и остальными всегда было некое физическое расстояние, и ни одного фактора, чтобы его невзначай сократить - ни общих тренировок и толкотни в душевых, ни лестничных пробок, ни общих застолий, ни занятий за одним столом. Нельзя было и представить, что его можно случайно коснуться, передавая книгу в библиотеке, стакан сока в Большом Зале или столкнувшись в коридоре - он никогда не оказывался в сутолоке, предпочитая опоздать, всегда садился поодаль, окружая себя широкой полосой неприкосновенного личного пространства. Он был неприкасаемый. Казалось, он сам прекрасно знает, что от него идут едкие миазмы, убивающие на метр вокруг все живое. Но наш декан отчего-то все ему прощал. Пропуск лекций. Увлечение Черными Искусствами. Игнорирование любых общественных дел. Резкие выходки в адрес сокурсников - они постоянно проклинали его, и его имя заполнило нашу гостиную, она пропиталась им, как и запахом его смесей. Его появление там вызывало тягостное молчание, потому что он научился отвечать на насмешки унизительно и азартно. Казалось, его положение факультетского пугала не только безразлично ему, но и словно бы дает ведомое одному ему наслаждение. Если его не трогали - он нарывался сам. Его глаза загорались нехорошим, опасным огнем, когда он вынужден был защищаться. В них горела патологическая радость. Это более прочего вызывало отвращение. Как любое уродство. Когда чаша общего терпения была переполнена - оказалось, что укусить его невозможно. Его невозможно было даже избить в туалете для мальчиков, потому что он имел статус неприкасаемого. Никто бы не поручился, что после этого его руки не покроются волдырями размером с куриное яйцо. Его покинули соседи. Лишь тупицы с Гриффиндора задирали его от нечего делать - но их укусы не приносили им ровно никакого результата. Кроме странных пищевых отравлений и разного рода сыпей. С него же все сходило, как дождевая вода. У него образовалась собственная лаборатория, где он мог делать, что вздумается. Но его воображение было слишком куцым. Единственной его страстью была алхимия.
А с ней не повеселишься.
Меня свела с ним случайность. На шестом курсе во время Святочного бала созданный моими трудами клуб - клуб ваших тогда еще поклонников, а не слуг - праздновал свою легализацию. Среди нас только он был случайным человеком, попавшим в клуб лишь по праву крови и происхождения. Но в нем никогда не было ничего аристократического. Если бы вы могли видеть его моими глазами, вы ни за что, ни за что не упрекнули бы меня в несправедливом к нему отношении. Он не умел наслаждаться жизнью, не умел быть центром внимания, не умел поддержать светскую беседу, не танцевал, не читал газет, не писал и не получал писем из дома, и никогда не смеялся. Он не уважал ни себя, ни своего имени - всегда в заляпанной, ветхой мантии, с разоренной головой, запущенный, как зацветший пруд. Он не имел белых рубашек и надевал факультетский галстук раз в году - оттого, что все это моментально становилось черным и грязным. Он даже не носил предписанной правилами формы. Словно брезговал. Но на самом деле у него не было средств, чтобы одеваться, как мы. Весь вечер он проторчал у стены в своем единственном выходном синем жилете, который был бархатным, вероятно, при жизни его прадеда, и достался нынешнему обладателю облысевшим. Мы были рады, что он держится особняком, и не портит общего веселья.
К концу вечера мы все были слегка не трезвы, и я не помню момент, когда играли на желание. Мы написали свои заветные желания на кусках пергамента и смешали их в шляпе декана, и каждому потом предписывалось сделать то, что он вытянет. Я очень рассчитывал, что мне достанется поцелуй мисс Хогвартс или утопление в туалетном бачке ловца Гриффиндора, но мне выпало "Высший балл на ТРИТОНах по Зельеварению".
Это довольно глупо, но та дурацкая записка привела меня в ярость. Ничего менее желательного и более нелепого к Рождеству нельзя было придумать. Я терпеть не могу ни зелий, ни их составляющих, ни пятен на одежде, ни запаха лягушачьих кишок.
- Какая сволочь это пожелала? - спросил я.
- Это моя мечта! - изрек Макнейр. - Отец сказал, без высшего балла по ТРИТОНам не видать мне поездки в Барселону. А там бычьи бои.
- Написал бы "поглядеть бычьи бои", придурок!
- Сам придурок! Думаешь, я хочу их смотреть? Знаешь, каково это - завалить своими руками тамошнего быка?
- Представляю. Но теперь придется об этом забыть. Тебе не сдать.
- Тебе тоже.
- Да ну?
- Ладно, не ведись.
- Сам не ведись!
- Прости, мне, правда, не хотелось, чтоб у тебя был поганый семестр.
- Посмотрим! До экзаменов куча времени!
- Спорим на двадцать галеонов, что ты провалишь ТРИТОНы.
- Спорим, что я сдам зелья и ты утрешься?
- Разбейте.
- Только не говори мне, что ты готов ради этих грошей учить алхимию.
- Тебя нужна оценка в аттестате? Ты ее увидишь.
- Я тоже могу там нарисовать что угодно!
- Да сдам я чертово зельеварение! Мне как раз не хватает двадцать галеонов на трость-с-секретом.
Я предполагал, что если обращусь к нему за помощью - к нему, стоящему у стены в своем лысом жилете и смакующему собственную нелепость - мне не будет отказа.
Зачем я пишу вам это письмо? Осуществляю вассальное право. Вы - повелитель наших чувств и мыслей, должны знать, что занимает их помимо страха перед вами. Сам он вряд ли напишет вам хоть строку. Не имеет понятия о вассалитете.
…Когда я заговорил с ним в конце вечера, я знал, что это будет самый яркий день в его жизни за последние семь лет. Его черные глаза вспыхнули. И даже отвратительный насмешливый тон, которым он выразил свое презрение к недоразвитым выскочкам вроде меня, не мог обмануть: его черные глаза вспыхнули - и я был тому причиной. Я впервые взял его за руки, потому что этот барьер следовало преодолеть. Если я был намерен заниматься с ним вместе - надо преодолеть его неприкасаемость, не так ли?
Он не был похож на вязкий студень или тестраловы мощи - на все то, что обычно подразумевалось под словом "Снейп" - нет, он был вполне обычным, мои пальцы обхватили ясно различимый под тканью бицепс нормальной человеческой температуры. И тотчас их окончания закололо сотней игл - от его тела шел ток, мощный ток огромного напряжения, он был весь намагничен, и словно искрил. Даже из его лба, когда я уперся в него, шел ток, как из открытого крана - пока он цедил свой неубедительный сарказм и парировал мои реплики. Он цедил, а ток шел. Ощущение моей власти над ним в тот миг было фантастическим. Я понял, что он уязвим.
В этот момент придурок Нотт налетел на меня, проходя мимо, я развернулся, и у того от неожиданности выскользнул из пальцев бокал. Не помню, может, я задел его за локоть. Может быть, Нотти был пьянее меня. Он разбил бокал, и облил нас. На моем черном плаще это никак не сказалось, но на знаменитом лысом жилете расцвело темное пятно. Такое же безобразное, как его обладатель. Он ничего не заметил. Ничего. Он смотрел мне в лицо, и у меня созрел план. Простой план поставить его на место. Помню, я пожалел, что не написал это желание на пергаменте и не бросил в общую шляпу.
Удивительно, мой лорд, смотреть назад. Теряются во времени причины поступков. В молодости хочется жить, а не понимать, и лишь с возрастом чувствуется гибельное родство этих двух процессов. Не знаю, когда наступит мой средний возраст. Даже это письмо я не могу рассматривать иначе, чем опасную шалость.
Разумеется, тогда, в Хогвартсе, все тоже не шло дальше школьной шалости. Создать хитрую ловушку - и посмеяться, когда в нее угодит зануда, кичащийся собственным умом. Я полагал, что мне удастся купить его доверие серьезным отношением к его любимому предмету и подначить на изготовление какого-нибудь опасного состава. Тщеславие - одна из лучших пружин для достижения своих целей, не так ли, мой лорд? Я думал сыграть на его самомнении, чтобы в итоге у него что-нибудь взорвалось, желательно - вместе с лабораторией, и тогда прощай, привилегии, прощай, слава первого ученика, здравствуй, скандальный провал и общая спальня, где он не будет столь неуязвимым. Картины разоблачения были очень яркими, и я чувствовал себя великолепно.
Весь наш кружок, куда он носа не показывал, знал об этом - и ликовал. Мне помогали достать редкие книги и различные ингредиенты - для демонстрации глубокого уважения к зельеварению. Скрывать свои планы было немыслимо - прикипев к лягушачьим кишкам, я не избавился бы от насмешек, а так это быстро превратилось в одно из общих "темных дел" нашего Клуба.
Вначале все шло прекрасно. Перед моей первой консультацией - накануне каникул - мы спешно уединились с Макнейром, Лестренжем и Гойлом, чтобы найти то, что его точно заинтересует. Никто не знал его возможностей и интересов, и кроме Макнейра не ориентировался в зельях.
- Это самое, - сказал Лестренж. - Приворотное зелье по рецепту вейл. Самое ему то.
- Ага. Ему же за так никто не даст.
- Нет у вейл никакого рецепта, - пробубнил Макнейр. - Они сами вроде рецепта.
- Ха-ха-ха, - догнал Гойл. - Представляете - Снейп-с-вечно-расстегнутой-ширинкой?
- Мне жалко школу.
- А что? Вполне перспективно.
- Кстати, о! Надо его приворожить к кому-нибудь, представляете - Снейп-в-соплях-от-неразделенной-страсти? Умора.
- И что? Думаете, он не в состоянии это чисто сделать?
- А что ж до сих пор не сделал? Ему ж за так никто не даст, мог бы и того. Попользоваться.
- Может, он рецепты не знает. Или они на нем не работают. Представляете - он все пьет, а ему все не дают.
- Как же, не знает, - скривился Макнейр. - На седьмом курсе приворот в зимней сессии.
- Тогда это его, наверное, не привлечет…
- У него от этого ничего не взорвется! Давай, Макнейр, думай.
- Взрывается легкая фракция старого перегноя, смешанная с апельсиновым соком, - изрек Макнейр.
- Какая, какая фра..?
- Ну, светлая такая выжимка, сильно воняет.
- И где ее используют?
- В чистящих смесях. Набор для чистки метел.
- Ну, это нашему зануде вовсе не нужно.
- Чистка одежды? Чистка волос? Вечный очиститель? На перегное.
- Проще капнуть ему в метельный набор сока - и дело в шляпе.
- Нет. Во-первых, у него метла убогая, и он ее не чистит. Во-вторых, взорвать ему - это противоправное хулиганство, и совсем не то же самое, если взорвет он сам.
- О! Давайте подарим ему метлу на рождество, от членов Клуба, вместе с набором! И тогда…
- Что, дальше метел мозги не идут? Заклинило?
- Ну, это самое. Противозаконные зелья. Если есть.
- И что - они все взрываются?
- Необязательно. Но ведь тогда это уже будет и не надо, так?…
- Ага. Если он возьмется за противозаконное зелье, и мы это докажем - ему крышка.
- Лестренж? У тебя отец в департаменте правопорядка?
- Не знаю ничего. Это самое. Полиморфное зелье. Или нет. Его, вроде, еще не запретили.
- А что там точно запретили? Черную магию?
- Во-во! Что-нибудь про вампиров!
- Что про вампиров? Снейп - вампир? Думаешь, оно ему надо?..
- Да он сам, наверняка, уже того… типа того. А что? Точно.
- Крови, крови ему!
- Ага. Было бы надо - он бы из нашего Клуба не вылазил!
- Ты видел, с какой мордой он сидел на последнем сборище? Словно он от скуки сейчас в обморок упадет. Типа, вы тут детки, а я отец.
- Выделывался!
- Погодите. Где наша Книга? Ну - наша Книга?..
- У Нотти.
- Там точно есть какой-то раздел по черной магии.
- Разве?..
- Точно тебе говорю.
- Нет там ничего, - сказал Макнейр. - кроме всяких обычаев. Бычье сердце.
- Что бычье сердце?
- Сожрать. Сила быка. Убить и сожрать.
- Забудь, Макнейр, ты завалишь ТРИТОНы, и не покушаешь.
- Зато ты мучаешься, и мне приятно.
- Я не мучаюсь, я развлекаюсь. И сейчас иду к Нотти.
Это была отличная идея. Заарканить Снейпа, не вызвав ни малейших подозрений, потому что Книга была клубным артефактом. Я специально пересмотрел ее и нашел место потемней. Надо сказать, если б не Лестренж - мне и в голову бы не пришло искать в ней подобие практических указаний.
И все же я вовсе не был уверен, что аркан затянется. Утешало одно - если Снейп сорвется с крючка, я расскажу об этом много интересного.
…Когда я возник на его пороге, одетый как образцовый ученик, с бутылью отличного коньяка и жаждой откровений во взоре, я потешался. Я был молод, азартен, успешен и обладал титулом "Принц Слизерина". На свете не было человека, способного в чем-либо мне отказать. И, разумеется, этим человеком не был астеник Снейп.
Он разыграл свою роль как по писанному: привел меня в свое подземелье - которого, я надеялся, он весьма скоро лишится - прочитал нудную лекцию о зельях, вперился в Книгу и моментально заглотил наживку. По плану мне следовало ни на шаг не отступать от него - ассистировать и запоминать частности, дабы было, что потом излагать комиссии по расследованию незаконного колдовства. Он принял мою помощь безоговорочно, чем еще сильней упростил задачу. Я практически вырвал у него обещание изготовить жуткий состав - и здесь все пошло не так.
Он умен, мой лорд. Но он плохой игрок. Всегда был напрочь лишен легкости.
Он разбирался в предмете лучше, чем в людях - не только в алхимии, но и в Черном Искусстве тоже. Он учел чертовы солнцестояния, суточный ход планет, силу ингредиентов, и выяснилось, что изготовление состава нам надо начинать немедленно. Немедленно - или полгода спустя. То есть на летних каникулах. После того, как он официально закончит школу.
Сказать по чести, дальше вырывания обещаний я на первый раз ничего не планировал. И с огромным наслаждением отправился бы писать друзьям об успехе мероприятия. О! Там было что порассказать. Наш педант под маской безразличия обладал сознанием девственника, и от его приступов смущения, от дрожи в руках - которые я проникновенно сжимал, и в коленях - которых я невзначай касался, от машинально кривящихся губ, на которых я задерживал взгляд чуть дольше, чем следует - от всех этих щелей в его броне меня охватывало опьянение. Он был не просто уязвим, он был практически беззащитен. Знал, что он урод, и не понимал, с чего ему привалило внимание слизеринского принца. Это было более чем комично. Я не забыл о Снейпе-с-вечно-расстегнутой-ширинкой, и намерен был немедленно поделиться наблюдениями. Но вышло, что надо было не наслаждаться, а колдовать.
Разумеется, вы понимаете, о каком составе и о какой магической операции я говорю. О Черном Ритуале и том самом зелье Преображения Крови, которое вы попробовали - оно сделало вас бессмертным. Теоретически. Которое я принес вам, которое я инспирировал, для которого я достал каждый ингредиент. Идея приготовления которого пришла мне в голову - мне, а не ему. Которое без меня бы не состоялось. Вы же не собирались тогда это делать сами?
Смогли бы вы сделать его сами?..
А он, как ни противно постоянно об этом помнить, все доводит до конца.
И вы никогда, никогда не желали знать, почему я всегда готов был пожертвовать ради вас Снейпом. Почему я это делал. С чего все началось.
…Сейчас я думаю, что с любопытства. Я хотел знать, по каким правилам он играет.
Я сделал все возможное, чтобы было о чем рассказать друзьям после каникул. Ритуал словно специально был создан для того, чтобы прибавить мне власти над Снейпом. Над отвратительным Снейпом - у кого тело всегда жило отдельно от головы. Я удивлялся, как такое может быть, чтобы к такой заумной, изобретательной и развитой голове прилагалось такое зажатое, неуправляемое тело. Оно предаст его, понял я. Непременно предаст, и я этим воспользуюсь. Потому что трудно, знаете ли, жить рядом с тем, что вас невероятно бесит.
Он послал меня за какой-то дурацкой землей, и когда я вернулся - меня ждал подлинный сюрприз. Он очертил защитный круг прямо в комнате, запер дверь заклятьем, и мы оказались в клетке. Потом он сказал одно слово, отозвавшееся в моих ушах, как победная музыка:
- Раздевайся.
…Когда вы спрашивали меня впоследствии, как готовилось это зелье, я по праву знатока описал вам каждый этап. Я рассказал все, кроме того, что было для меня важным.
Важным была только моя игра - и Снейп в центре нее. Это был договор о взаимном сопротивлении. Он делал над собой большие усилия, чтобы не приклеиться ко мне глазами, пока я неспешно избавлялся от одежды. Уверен, он никогда не видел чужого тела во всей красе. У него дрожали пальцы, когда он боролся со своими пуговицами. Я не знал, что у него на уме, и не знал этого раздела ритуальной магии, его не проходят в школе. Поэтому я копировал его действия. Я напряженно ловил каждое движение, чтобы не дать промах, и в результате достаточно рассмотрел его, вполне развитого и вполне жалкого, чтобы воображение подсказало развитие событий.
Дальше - лучше, он нервно запахнул мантию, и мы оказались бок о бок в центре круга, нарезая и бросая в котел ингредиенты, разделенные лишь тонкой прослойкой ткани, и я постоянно ощущал спиной, плечами, коленями его живую, напряженную плоть, источающую ток. Она мелькала в расходящихся полах, вынуждая его натягивать материю там и здесь. От него шел жар. Он бормотал какие-то указания, но они казались лишь средством борьбы с ситуацией и собственной нелепостью. Если бы я хотел, он запорол бы свое зелье как первокурсник. Но нужно было думать о слежке. Финал был неожиданным - он поднялся на ноги, вскинул руки над котлом, и пустил себе кровь.
Он ударил себя в грудь ножом, словно она была сделана из резины. Одним длинным, равнодушным движением, лучше прочего говорящим, как он относится к своему телу.
Что-то изменилось, мой лорд - воздух в миг стал вязким и душным. Что-то пошло не так. Я вскочил и схватил его за руку - резко, необдуманно. Он перевел на меня пустые черные глаза, и я впервые содрогнулся. Потому что в них читалась только фанатичная преданность его делу. Не знаю, может ли он себя убить, но тогда в его зрачках я прочитал, что он убьет любого, кто встанет у него на пути.
Запомните это, мой лорд. На вас он тоже смотрел такими глазами.
Итак, фанатичная преданность делу. Это было неприятно. Я надеялся, что успел его зацепить. Я долго держал его за руку, чтобы понять, так ли это. Чтобы определить, кто владеет ситуацией. Кровь текла по его белой, не знакомой с солнцем коже, по выступам ребер, не приподнимаемым дыханием. Его рука была твердой и теплой. Он ничего не чувствовал, или делал вид. Немигающие глаза смотрели на меня без всякого выражения, как на пустое место. Я понял, что ненавижу его гораздо сильнее, чем полагал.
Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда я развернул его нож к себе. Я имел право участвовать на равных, разве не так? Не знаю, что он подумал. Он просто разжал пальцы, и тем дал понять, где он, а где я. За миг до того, как оттолкнуть меня подальше от священного варева.
Я не смог сохранить невозмутимость, потому что в его лице не было ничего человеческого. Никто и никогда не касался меня с таким выражением лица. Словно надоевшей вещи. Он понял это и отчеканил:
- Займите место ассистента.
И тут меня поразила страшная догадка. Унижая меня, он получает большое удовольствие. О, гораздо, гораздо большее, чем я.
- Что мне делать? - спросил я охрипшим голосом.
- Лечь на пол! - толкнул он меня вторично. Точным, сильным движением, которого я в нем не подозревал. Он знал, что делает. Вся его нелепая стеснительность кончилась, он совершенно преобразился. Словно вобрал в себя всю силу колдовской операции. От него шло ощущение огромной подчиняющей власти, каждая клетка его поджарого тела источала власть. Оно словно окаменело и увеличилось в размерах. Он был похож на перевернутый восклицательный знак - овал белого лица, провал затененной шеи, и белый столб торса, все остальное скрывала тьма. Древний ужас пробежал по моей спине мурашками. Я очень хорошо понял, почему Черная Магия запрещена. И очень хорошо понял, что хочу овладеть ей в совершенстве.
Я упал на ворох одежды. Он медленно надвигался на меня, неумолимый, бесчувственный, уверенный. Мое сердце бешено колотилось, подсказывая, что происходит нечто из ряда вон. А именно, что я не имею над ним никакого контроля, и препятствовать ему не хочу. Что, очевидно, я полностью готов к происходящему. Я хочу его силу, его знания, его мощь и его неуязвимость.
Меня хватило лишь на то, чтобы не дать ему торжествовать слишком рано.
Он навис надо мной, опираясь на руки. На его каменном лице, в прищуренных глазах и выступивших скулах читался приказ. Идущий от него ток колол меня от макушки до ступней. Он ничего не говорил, но все было очевидно. Если я заартачусь, он сломает меня, как печать на конверте.
- Я должен получить удовольствие? - скривившись, изрек я.
- Нет, - отрезал он. - Но пока ты не выделишь последний ингредиент, мы останемся в этой позе.
Последним ингредиентом была сперма. Не знаю, отчего я думал, что все свои препараты он держит по склянкам в готовом виде. Я расхохотался. Он приблизил лицо. Черные волосы проехались по моей шее. Уголок его губ дернулся, и в этой гримасе было столько же жестокости, сколько приветливости. Он безусловно владел ситуацией, и я сдался.
Я сдался, в тайне жалея, что поступаю добровольно. Ему следовало попотеть, ломая мое сопротивление.
Впрочем, он и так тяготел к усложнению процесса, все время сверля меня своими черными глазами, словно любопытный экспонат, и вынуждая представлять картины тотального разврата, чтобы не ударить в грязь. Хуже того, чтобы сразу послать его с его представлениями о колдовстве - и прекратить таким образом игру, толком не начав, - было только не суметь равнодушно выжать из своего юного организма все его мощности назло противнику. В конце концов, это была просто техническая задача, а любые технические задачи принц Слизерина решает безупречно.
Но не могу сказать, что легко. Единственным источником вдохновения служила только общая атмосфера некого святотатства и мое воображение, в котором разворачивались архаичные сцены массовых убийств. Ни о женщинах, ни о милых непристойностях под взглядом Снейпа я думать не мог. Он сделал наше положение еще более целомудренным, чем две сошедшиеся часовые стрелки. Он никак мне не помогал.
Но и не мешал. В тот раз, когда я был тому свидетелем, он также вел себя и с вами. Сверлил глазами с этой недоверчивой ухмылкой. Оценивал предложенные возможности. Присутствовал - но не участвовал. Провоцировал инициативу. Вас это, как я помню, чрезвычайно возбудило.
Впрочем, тогда я предпочел закрыть глаза. Я не видел его. Только слышал. Мне не нравилось то, что я слышу, мой лорд - потому что я не слышал ничего. Даже дыхания. Его сердце билось ровно и глухо, как маятник. Еще бы, ведь он всего лишь занимался добычей препарата.
Это дезориентировало и, как ни неприятно было это осознавать, оскорбляло.
- Кто-то из нас должен получить удовольствие? - повторился я.
- Думай о себе! - отрезал он.
Я никогда прежде не имел отношений с мужчинами, мне это не приходило в голову. Это было нечто из ряда вон. Слишком много грязи во всех смыслах. Слишком много пота, борьбы, грубости, поспешности, кряхтения и слюней. Слишком много неловкости, которая всегда напоминала случку гиппогрифов. Ужасающие подготовительные процедуры, колючая щетина, пятна на одежде, запах крема для бритья, использованного не по назначению. Ненавижу пятна на одежде. Липкую кожу. Животные вопли. Ненавижу вес чужого тела. Ненавижу, когда кто-то в горячке защемляет мои волосы. Когда я кому-то что-то должен. Ненавижу вкус спермы.
Здесь все было иначе. Настолько иначе, что проходило сквозь сознание, как сквозь решето.
В нашем положении было что-то, что постоянно от меня ускользает. Что-то очень важное. Знаковое. Не могу найти слово. Классическое? Иероглифическое? Архетипическое? Символическое? Волшебное?..
Я, предоставленный сам себе, вырастал сквозь арку его рук прямо из его солнечного сплетения. То, что находилось ниже, было единым плоским существом, и разделению не подлежало. Раздвоенный язык змеи.
Немой, он только раз издал звук. Полувыдох-полустон, невесомый, мучительно личный - когда все было закончено. И этот звук издал не я. Арка рук подломилась, и части языка сошлись.
Они сошлись, словно никогда не распадались. Их распадение было бы теперь противоестественным. Все мои выпуклости и впадины совпали с противоположными пустотами и рельефами без зазоров. На мои ребра лег прогиб диафрагмы, ключица вошла в углубление между кадыком и подбородком, глазная впадина приняла надбровную дугу. Не знаю, какого цвета были наши общие волосы. Мы были не просто подогнаны и впечатаны друг в друга - мы были скреплены.
Есть всего два типа кожи - бархат и атлас. Моя - атлас, как и большинства моих знакомых. Она бывает холодна, как рыбий бок, или горяча, как полированная сталь нагретого сосуда, она сияет отраженным светом и столь гладка, что никакая грязь не задерживается на ней. Бархат крайне редок - он впитывает любой свет и любые тени, ничего не отражая, не бликуя, не нагреваясь и не охладевая, он поглощает любую грязь, оставаясь неизменным. Я всегда мысленно сравнивал Снейпа со скользкой змеей. Я ошибся.
Пожалуй, я все же отправлю вам это письмо. Потому что здесь есть нечто о вас и обо мне - оно мелькает, не проявляясь, потому что я не могу найти для этого слова. Не могу схватить ускользающую мысль. Но она крайне важна, мой лорд. Может быть, это мысль о том, чего я ждал от вас, и чего вы были дать мне не в состоянии. Может быть, она о том, что для меня в действительности открыл Снейп, во что он меня посвятил, ничего не смысля в том сам - и конечно, это было не зельеварение. Так бывает, мой лорд, когда мы читаем чужие письма и понимаем, о чем они на самом деле написаны, в то время как втянутые в переписку люди находятся в заблуждении. Может быть, это мысль о том, что люди больше, чем они кажутся, и их незримая часть важнее или лучше явной. Может быть, это мысль о том, что вы всегда будете для меня вторым и худшим подобием первого опыта. Настолько худшим, что я, пожалуй, не отправлю вам это письмо. Хотя я желал вашу мощь, вашу власть и ваш опыт. Мне была явлена некая дорога, и она сулила невозможное.
Но Снейп мог идти по ней, а я - нет. Хотя делал все то же самое. Даже вы, которому ничего не стоило - и то сопротивлялись. Мне. Но не ему.
Я знаю, что этот путь - путь прямого получения чужих знаний и сил - не только официально признан в определенных разделах магии, но и весьма прост в исполнении, он не должен давать сбои. В случае со Снейпом результат был безукоризненным, потому что когда он поднялся - я чувствовал себя легким, знающим и неуязвимым. А он был опустошен.
Но тогда это меня не занимало. Меня занимал факт, что ни морали, ни запретов, ни половых предпочтений для него не существует. То, что он более уверен и холоден во время этой импровизированной близости, чем во время чувственной игры на расстоянии. Меня занимало то, что я не выяснил предела правил, по которым он может играть. Все, что я понял о нем, только запутало дело. Прежде я ориентировался лучше.
Он ничего не получил - собрал свой трофей лезвием ножа и бросил в котел. Может быть, так и надо. Ведь он всего лишь добывал свой препарат. Вряд ли символические и иероглифические картины имели для него значение, он мог их вообще не воспринимать.
Он добился того результата, которого желал - и отвернулся от меня. Котел был важнее.
Я созерцал его сгорбленную спину, пока не решил тронуть за плечо. Хотел услышать уважительные слова в свой адрес.
- Что вам угодно, мистер Малфой? - резко отозвался он, не повернув головы. - Ваша основа готова.
…Так мне стало очевидно, что великовозрастный умник Снейп понимает в происходящем гораздо меньше моего. Он полагает, что можно отрицать очевидное. Или хочет сохранить язык змеи разделенным.
- Север, - потянул я рукав его мантии. - Север…
…Мне нужно было посмотреть в его лицо, чтобы понять, насколько я продвинулся за этот вечер. Может быть, я надеялся увидеть в его лице не только сосредоточенность, но и тень полувыдоха-полустона, мучительно личную, и оттого мне необходимую.
- Прощайте, мистер Малфой, - встал он. - Спасибо за сотрудничество.
Я ненавидел его лютой ненавистью. Бесчувственная, заносчивая скотина. Он использовал меня, а не наоборот.
И, что немаловажно, он умудрился лишить меня возможности всласть посмеяться. Потому что теперь фраза "Ему за так никто не даст" резала слух. Отвратительное положение, которое должно было быть исправлено в самые короткие сроки.
Ужасно, если все произошедшее дойдет до чьих-либо ушей, - думал я. Я не знал, могу ли ему доверять. А вдруг он сам захочет изложить историю "Я и староста курса под Рождество", особенно в своей излюбленной уничижительной манере? "Вы знаете, я тут даю частные уроки варки зелий… И знаете, кому? О!.. И знаете, чем он мне платит за занятия? Довольно бездарно, впрочем, однако не лишено приятности…" Весь следующий день я провел очень дурно, утешаясь лишь тем, что все сокурсники на каникулы разъехались по домам. В Хогвартсе нас по большому счету осталось двое.
Теперь уехать домой я не мог. За обедом я напросился на повторную консультацию, прикрывшись нуждой в его конспектах. Меня неприятно поразило его поведение за столом. Хотя, с чего бы я мог взять, что Снейп бывает приятен? Но его дневная трапеза превзошла все ожидания - он, ни разу не взглянув в мою сторону и даже не поздоровавшись, ковырялся в тарелке с гримасой такой брезгливости на лице, словно рядом лежал гной. Это выражение лишь усилилось, когда я нагнал его в дверях Большого Зала. Совершенно очевидно, что этим гноем он считал меня - после вчерашнего. Никто не считал - а он считал. Я мог еще подумать, что заблуждаюсь, но он сам подтвердил: "Отчего ты до сих пор не в своем поместье, Малфой?" Словно я в одночасье превратился для него в прилипчивую муху. Мое вежливое напоминание о его записях, обещанных накануне, разбилось о слова: "Концепция изменилась. Ты их не заслужил".
Это развеяло последние сомнения. Все, что я хотел, надо было у него заслужить.
Как именно - напрашивалось само собой.
Я внес в свой план коррективы, исходя из сделанных наблюдений. Я знал, как можно пойти на поводу, оставшись в большом выигрыше. На интеллектуальном поле он был сильней меня. Но было нечто, чем он не владел.
Весь вечер я писал письма друзьям и членам "Клуба Крови", излагая свои успехи по ликвидации Снейпа в самом выгодном и искрометном ключе. Пока меня не опередили. Всегда надо успеть заручиться поддержкой верных вам людей, не так ли, мой лорд? Выигрывает тот, кто владеет опережающей информацией.
Когда я отправил последнюю сову, была глубокая ночь. Прекрасное время для неожиданного визита. Настроение сильно улучшилось, и план оформился. Если вам кажется, что вы плохо защищены - нападайте.
Я надел личину искусителя и отправился к Снейпу прямо в логово, воспользовавшись паролем. Хогвартс был пуст, и немногие его обитатели давно спали, включая дотошного завхоза, помешанного на ночных инспекциях коридоров.
С невозмутимым видом я возник на пороге заветной спальни, полагая, что проведу там время таким образом, что Снейп никогда не захочет даже подумать о том, чтобы открыть об этом рот. Я не сомневался, что это будет легче легкого - потому что понимал в происходящем больше него. Потому что я знал, что мы не только подогнаны, но и скреплены. Разделять соединенное магическим актом и самой природой опасно для жизни. Не только душевной, но и физической, вы неоднократно играли на этом, мой лорд, не так ли? Я хорошо изучил архивы Министерства и знаю, отчего смертность в наших рядах так велика. Отпавшая часть уничтожает себя сама, издыхает от голода. И никаких непростительных заклятий.
Поэтому Черная магия запрещена. Не напасешься контролировать людские взаимосвязи. Не напасешься терпения копаться в чужом белье. В собственном - тем более. А в особенности - если это делает кто-то другой. Ужас публичности - один из самых крепких страхов. Прекрасный рычаг. Черт с ней, с чужой лабораторией и незаконным колдовством. Личный стыд - вот оружие, способное уничтожить кого угодно.
Проклятый зубрила не спал.
Нет. Он сидел на кровати при зажженной свече и поджидал меня.
Я полагал, что он не сможет просчитать мой шаг. Что он отрицает саму его возможность. А если не отрицает - то наверняка боится самого себя. Но он не только его предупредил - он подготовил унизительную отповедь, давшую мне понять, с соперником какой силы я имею дело.
Я не намеревался столь скоро отступать, потому что помнил реакцию его тела на мое - и какое-то время мотал ему нервы, развалившись в кресле лаборатории почти нагишом. Безукоризненность моего положения как нельзя более соответствовала факультетскому титулу. Сидя на нищенском троне, я пил свой коньяк и бормотал приватные глупости, которые он прекрасно слышал со своей кровати. Я чувствовал идущие от него сквозь стену токи. Если он выйдет - он пропал, знал я.
Он вышел. Хмурый, раздраженный, закутанный в одеяло. Моргающие глаза щурятся на свет. Ничего от давешнего чародея, заклинателя подземных сил. Ничего от взрослого мужчины, который вчера смотрел на меня из-под днища темных зрачков. Ничего от того привкуса бессмертия и древности, которые накануне я чувствовал столь же ясно, как вкус шарлотки с корицей за завтраком. Я неожиданно вспомнил, что Снейп мой ровесник, он поступил в школу на год раньше, чем следовало - его родители были рады избавиться от чада, совсем не похожего на нормальных детей. А если быть совершенно точным в датах, он на один месяц младше меня.
"Ему шестнадцать лет, - подумал я, - и единственное, в чем этот подросток преуспел кроме варки зелий, это ложь самому себе".
Я напомнил ему, что он обязался меня учить, и я не прочь приступить немедленно. В моем воображении эта ситуация имела несколько решений, и каждое было в мою пользу. Но он меня обманул.
- Вы полагаете, - отчеканил он, - что я обязан снабжать вас всем, чем пожелаете, и терпеть ваши выходки только потому, что вчера вы имели глупость мне себя предложить?
…Ужасно. Мое положение было ужасным.
Потому что я вовсе не сторонник лгать себе. Только при этом условии можно успешно лгать кому-то другому.
Снейп видел, что я веду игру, и, не зная ее подробностей, понимал лишь конечную цель - его собственное, Снейпа, уничтожение. Поэтому он бил по всем направлениям, в надежде, что отобьет мне руки. Его инстинкт выживания был сильнее всего остального.
Это было нормально. Ужасным было то, что мой инстинкт выживания меня подводил. Потому что это не он - а я приплелся глубокой ночью в чужую спальню в таком виде, о котором сам не посмею раскрыть рта. Казус недостаточного основания. Не в женскую спальню, заметьте. И к кому? К уроду Снейпу, которому без приворотного зелья ничего не светит. Который источает едкие миазмы, на метр вокруг распугивающие все живое, к которому никто не прикоснется без содрогания. И почему? Потому что хотел его смутить? Не только. Окончательно обобрать? Выставить на посмешище? Увы, нет. Потому что хотел прикоснуться к чему-то очень важному, но постоянно ускользающему. И оттого, что находиться в слиянии с ним мне было приятно.
…Он никак не воспользовался своим преимуществом. Просто выставил меня вон из своей конуры, и мои мысли в первый раз пришли в смятение. Ничто не работало, я не мог его достать, грандиозный план трещал по швам. Разумеется, следовало ждать, что он не упустит шанс раструбить на весь колледж, кто из нас двоих диктует правила - о, разумеется, вне контекста.
Я мог бы спасти лицо только в том случае, если он будет молчать.
Каникулы прошли захватывающе, потому что, даже оказавшись дома, я лихорадочно продумывал тактику обороны, и потому что беспокойство в крови делает нас воистину живыми. Очевидно, именно благодаря этому беспокойству на Рождественском Балу у Блэков я так флиртовал с красоткой Нарси Блэк, что к утру оказался в ее постели. Не могу сказать, что впечатления были яркими, но я был так пьян, что это не имело значения.
Имело значение, что я легко справляюсь с женским полом, и мне будет, чем крыть, если Снейп раскроет рот.
Перед отъездом из Хогвартса я сказал ему, что все произошедшее между нами за последние часы - не более чем шутка, одна из попыток скоротать время. Придают им значение лишь недотепы и идиоты, которых обычно поднимают на смех. Снейп сделал вид, что поверил. Однако рушить все плоды своих трудов я не хотел. "Не забудь, у нас после каникул Дело", - напомнил я. Он помнил. В качестве финального штриха я пригласил его в свое поместье. Это было довольно грубо - он насторожился, ни в грош не ставя мое благое намерение. Тогда я поправился, что приглашаю его не сейчас, а летом, после экзаменов. Совершенно не помню, что он ответил.
Мне повезло - Снейп решил до поры не распространяться о наших внеурочных занятиях. Он молчал весь последующий семестр так же, как молчит сейчас. Отвратительно усмехаясь. Очевидно, я все же сумел усыпить его бдительность и отбить охоту к легкому триумфу.
Со стороны наши отношения выглядели формально и не выходили за рамки обычных сплетен. Я высокомерно дерзил Снейпу в Обеденной Зале, библиотеке или гостиной, везде, где он попадался на глаза. Снейп огрызался.
- Ты сегодня зеленее обычного, Северус. Разлитие желчи?..
- Ты бледнее обычного, Люциус. Спермотоксикоз?
- Интересуешься?
- Сочувствую.
Он сидит в библиотеке, обложенный томами по волшебным травам, и списывает что-то на пергамент. Мантия на плече порыжела, словно ее облили кислотой. Черные волосы плещутся у щеки, их концы обожжены.
- Сочувствуешь? - вальяжно нависаю над столом. - Может быть, ты готов и помощь предложить?…
- Ступай на Гриффиндор, Люциус, - он переворачивает страницу. - Там понимающие ребята, всегда готовые помочь.
- Судишь по себе? - беру его за рукав.
- Жаждешь подробностей? - конец пера утыкается мне в запястье. Мне кажется, меня клюнула хищная птица.
- Нет, меня стошнит, - я нервно смеюсь, отдергивая руку.
- Тогда отойди от моего стола.
- О, как категорично! Неужели, Север, я не заслужил права заниматься вместе с тобой?
- Отойди от моего стола. Меня вырвет. - Он захлопывает том.
Занятия по зельям продолжались. Я мог раз в неделю свободно приходить к Снейпу в лабораторию, и поскольку вел там себя образцово, он перестал защищать порог своей конуры. Пару раз я даже повалялся с учебником на его кровати, пока сам он корпел над котлом. Однажды я там задремал и пропустил ужин. С присущим ему равнодушием он меня не разбудил. Новостей для членов Клуба не было, потому что информацию о том, какого цвета у Снейпа простыни, сколько на них пятен, и растут ли у него волосы на груди, они уже получили. Общий ход замысла не претерпел изменений - Снейп готовит запрещенный состав с грязным перечнем ингредиентов, и когда процесс будет завершен - или почти завершен - я тут же пожалуюсь, куда следует, а друзья подтвердят, что меня использовали, применив Черную Магию ритуального толка.
Все шло степенно и по намеченному курсу. Пока в конце зимы вы, мой лорд, не дали знать о себе родной сестре моей матери.
Я, как вы знаете, всегда вел обширную переписку. Ваше появление на наших горизонтах было катастрофическим. Мой отец, который не разделял некоторых ваших убеждений, и который хорошо знал вас лично, спешно уехал во Францию. Его инстинкт самосохранения работал безотказно. Правда, о нем до сих пор нет никаких известий. Не знаете ли, почему?
Моя матушка, напротив, приветствовала грядущие перемены климата как обновление. Она писала вам, и даже встречала Вальпургиеву ночь в вашем обществе. Она писала и мне.
Многие члены Клуба стали получать похожие письма из дома. Можете представить себе, что творилось в головах и на наших клубных собраниях. Одуряющие перспективы. Мой дом и мнение моей матери многое значили для меня - и даже бегство отца значило много: вашу несомненную мощь, превосходящую чью-либо в нашем мире. Мой отец никогда никого не страшился. Я помню, кем он был для меня в детстве - молодой король из сказок, летящий на коне мимо отцветающих кустов сирени. Его белый камзол сиял на солнце, как знамя его Французской академии. Теперь он оказался цветом капитуляции. Перед вами. Не знаю, простил ли я его бегство. Назло его отсутствию я готов был броситься вам на шею. Именно тогда я постиг логику последних событий моей жизни, я уловил дыхание судьбы. Я понял, каким должен быть мой План в действительности. Каков будет его финал.
Никакое министерство никогда не узнает, чем занимается хогвартский студент, сбрендивший на зельях. Не нужно никого выселять в общие спальни и вообще мелко плавать. В конце семестра я подарю описанное вами зелье Вам - и вы отдадите мне свою расположенность, знания, власть и могущество. И тогда я смогу с любым Снейпом сделать что угодно. Что угодно.
Это было сродни вдохновению. Не помню того момента, когда факультетские или клубные интересы уступили место личным. Но именно в этот период я столкнулся с тем, что процесс постановки Снейпа на место полностью меня захватил. Меня более не устраивал формальный скандал или школьный бойкот - мне нужно было личное торжество. Это было важно. Если Снейп займет положенное ему место - то есть пыльный угол между кладовкой для хранения метел и неработающим туалетом для девочек - я тотчас займу свое, подлинное. Ясное. Без этой нежелательной двусмысленности, постыдности и тревоги. Однако из-за слишком пристрастного отношения к делу я оказался втянут в процесс возмездия куда сильнее, чем хотел. Чем полагал. Я обнаружил, что в моем внутреннем пространстве явление по имени Снейп заняло первое место - и это явление я обширно постигал, пока остальные события и приоритеты едва доносились до меня, словно подернутые дымкой. Конечно, мы постоянно терлись бок о бок, так как состав требовал дальнейшей работы. Тревожило не это, а то, что я начал систематически врать своим сокурсникам. А впоследствии - и избегать их. Они остались в дымке, за границей прозрачного колпака, накрывшего только двух человек. Барьер неприкасаемости теперь окружал нас обоих.
Какие-то отравляющие токи завладели моим воображением. Разумеется, виноват был он и только он - с его темными искусствами, надменностью и охранным кругом, в который он втянул меня. Образы, настигающие меня не только ночами, но и посреди белого дня, на лекциях и в обеденных перерывах, были рождены не моей головой. Но это не меняло положения - я замирал, видя себя в растерзанной одежде, окровавленного, умирающего, бессильного, как подломленный стебель, обездвиженного путами или заклятьем - на блестящем полу, на темных ступенях, в нише замка или в центре мрачного зала, и вот из окрестной тьмы доносятся приближающиеся шаги. Кто-то медленно надвигается на меня, неумолимый, бесчувственный, уверенный. Мое сердце бешено, неровно колотится, подсказывая, что происходит нечто из ряда вон. А именно, что я не имею над ним никакого контроля, и препятствовать происходящему не хочу. Шаги звенят, словно их обладатель в латах. Громче, громче, и каждый шаг разливается по моему лицу синеватой бледностью. Я обречен, и знаю, что буду умирать медленно. Очень медленно. Очень жестоко. И очень красиво.
Я мечтал, чтобы он увидел меня таким. Беззащитным. И когда он, потрясенный, протянет мне руку спасения - я рассмеюсь ему в лицо.
- Лучше принести себя в жертву чудовищу, чем быть обязанным свободой ничтожеству, - скажу я ему. Это будут мои последние слова.
Я развлекался этими видениями, как невинным рукоблудием, потому что они не оказывали влияния на мою жизнь.
А потом, мой лорд, случилось нечто, что потребовало быстрого отрезвления.
В один из мартовских вечеров я обходил спальни нашего факультета, как и полагается старосте курса, и задержался в одной из них. Там жили Макнейр с Ноттом, они тоже получали письма из дому, касающиеся вас, и мы почти час болтали, предвкушая большие перемены. Как бы то ни было, я возвращался к себе позже положенного срока в весьма возбужденном состоянии, и по дороге внезапно решил заглянуть в больничное крыло. Не помню, что навело меня тогда на эту мысль - наверное, симптомы надвигающейся мигрени или бессонница, или обещание Нотту принести оттуда примочки для прыщей. Я поднялся на два этажа и шел по еле освещенному коридору, в одном конце которого была библиотека, в другом - переход во владения медиков. Я шел не спеша, разглядывая гербовые щиты и старинное мерцающее железо. Орлиные перья, едва улавливающие свет, лазурная обивка стен и острые стальные когти на шлемах как нельзя более соответствовали моему настроению. Неподалеку располагалась гостиная Когтеврана, это был самый тихий этаж. Но, как выяснилось, не я один избрал его для ночных прогулок. Сначала впереди послышались голоса. Глухие, но раздраженные. Потом сбоку мелькнул огонек. Это значило, что кто-то имеет все шансы быть оштрафованным. Если, конечно, это не преподаватель.
Я бесшумно приблизился - в этом месте коридор делал поворот, огибая нишу темного закутка, ограниченную пресловутой кладовкой для хранения метел и скульптурной композицией двух ведьм на помеле. В ваше время их еще не было - они появились после того, как занимающая нишу с пола до потолка картина "Шабаш на Лысой горе" стала неблагонадежна: кто-то наложил на нее заклятье, и теперь при малейшем приближении каждая из пятидесяти изображенных ведьм начинала кричать дурным голосом вульгарные непристойности, избавляясь от остатков одежды. Эта потеха всегда радовала очевидцев, но руководство ее не поощряло, и потому картина была занавешена огромной шторой грязно-синего цвета, поскольку номинально принадлежала к имуществу Когтеврана. А подход к ней перегораживали две упомянутые ведьмы на помеле.
И вот в закутке за этими каменными ведьмами, прямо перед занавешенным шабашем, чернели три силуэта. В свете волшебных палочек я не мог их не узнать.
Два принадлежали тупоголовым гриффиндорским задирам - Джеймсу Поттеру и Сириусу Блэку, которым закон не писан, и которых я собрался с наслаждением оштрафовать баллов на семьдесят. Их присутствие здесь в этот час я счел огромным подарком. Третья, прижатая к шторе, принадлежала Северусу Снейпу.
- Что, змееныш, далеко отполз от читальни? - шипел Блэк., выставив палочку, - Какая удача! Правда, Джейми?
- Оставь, Блэк, наверное, он смотрел "Сто способов избавиться от соплей", и застрял на девяносто восьмом.
- Наверное, и он нам сейчас их все перечислит. Правда, Снейпи?
Послышалась возня, каменные ведьмы мешали рассмотреть, что происходило в нише. Что-то трещало, искрило, смешиваясь с шумным дыханием и свистящим шепотом.
- Тебе, Блэк, не поможет ни один, - донесся сдавленный голос Снейпа. - Про собачьи слюни там ничего не сказано.
- Что-что?.. Ну надо же, каких мы слов понабрались..
- Слыхал про парсултанг? - гортанные интонации Снейпа были полны бархатного, снисходительного ликования. - У нас, знаешь ли, на факультете, к языкам большое уважение.
- К чему это ты клонишь, Снейпи?
- К собачьему языку, тупица. На котором я с тобой разговариваю.
- Блэк, думаю, все ясно. Пора его кончать.
- Действительно, Джейми. Я в его шипении ни черта уже не смыслю.
- Действительно, тузик, - проворковал Снейп - А то твой приятель что-то неразговорчив. Последние слова забыл? Или на соплях заклинило?
- Заткнись, слизняк.
Жаркую возню и пару глухих ударов сопроводили не то смешки, не то всхлипы. Я жалел, что не вижу подробностей. "Никогда. Больше. При мне. Не раскрывай. Свой. Поганый. Рот", - отчеканил Поттер.
- С наслаждением, - донесся голос Снейпа. - Спокойной ночи.
- Что, уже хочешь в кроватку? Так быстро? Может, тебя еще и проводить?
- Поскольку вы меня почти раздели, могу предположить, что и проводите.
- Что ты с ним миндальничаешь, Блэк?
- Действительно, Блэк. Где твой фирменный Ступефай или Экспеллиармус?
- Ты просишь, Снейпи?.. Попроси еще! Хоть и руки марать об тебя противно…
- Привычка, господа, сильнее отвращения. Не так ли, Джейми?
- Не смей назвать меня Джейми, ублюдок!
- Не смею, Потти.
- Заткнись! - белый луч вылетел из его палочки, и почти сейчас же в ответ сверкнуло. Поттер вскрикнул.
- Ступефай! - прицельно тявкнул Блэк одновременно с поттеровским "Риктусемпра!" Послышался грохот и приглушенный смех.
- Петрификус тоталюс! - припечатал Поттер. - О. Сроду не видел, как они вместе работают.
- Сопливцу кирдык, - почесал в затылке Блэк.
- Сваливаем!
И тут на моих глазах огромная синяя штора медленно поползла вниз, не вынеся побоища. В одном месте она подозрительно дымилась - плоды криво посланных заклятий. Гриффиндорцы выскочили наружу - и уперлись прямо в меня.
- Добрый вечер, господа, - сказал я, перегораживая коридор. - Что это вы тут делаете вдвоем? В столь поздний час?… Дайте сообразить…
- Отвали, Малфой, - в своей обычной манере ответил Поттер.
- Полагаю, снять с каждого по сорок баллов за нарушение дисциплины будет не слишком сурово?
- Подавись своим значком, - равнодушно ответил Блэк. - Дай пройти.
- Торопитесь?
- Да, здесь скучно.
…Мне не хотелось пререкаться с ними, потому что показавшиеся из-за шторины ведьмы зашевелились и, судя по всему, готовились начать бедлам. Шаги и смешки нарушителей постепенно стихли за поворотом, и ведьмы на картине разочарованно озирались. Только когда они застыли, я решился приблизиться к каменной преграде.
Зрелище, открытое мне, мой лорд, поразило меня. Я многократно видел его в своем воображении, однако наяву оно было куда тревожней. Возможно, оттого, что в центре него находится не я.
Мне открылась багетовая рама, низ которой терялся в складках сползшей шторы, которая частично погребла и следы потасовки. Из-под пыльного синего бархата болезненно белела обнаженная рука, три дюйма не достающая пальцами до палочки, скомканные фрагменты мантии и участки затененной кожи - меня поражает, что всю мою жизнь я вынужден созерцать Снейпа по разрозненным частям, словно что-то щадит меня от оценки целого, и эти части всякий раз собираются по-разному, отчего Снейп никогда не повторяется и никогда не познается окончательно - и посреди этого вороха, почти впечатанная в багет, голова. Лицо тоже было обращено ко мне не целиком, частично скрытое путаницей волос, складкой шторы и тенью рамы. Я видел выступ скулы, четкую линию подбородка, половину губ, угол которых кровоточил, и закрытый глаз. Это было не знакомое мне лицо, самым главным в котором было умиротворение. Вся картина источала умиротворение. Оно было столь пронзительным, что я облокотился на плечо каменной скульптуры, не в силах двинуться ни вперед, ни назад. Ведьмы на картине не шевелились, все их пятьдесят голов смотрели вниз. Сраженный человек, задрапированный бесконечной материей, раскалывающий ее, как скорлупу, порабощенный ей, являлся продолжением картины, ее изножьем, из которого вырастала сама Лысая гора и ее обитательницы. Так в старых легендах титаны превращаются в каменные горы, а горы погребают духов земли.
Если бы вместо Снейпа здесь оказался кто-то другой - тот же Блэк с его вечными красными рубашками, амулетами, клешами и бисерными нитками на запястьях, или Поттер, чьи белые носки, очки, спортивные джемперы и непременный галстук доводили меня до икоты - я бы от души посмеялся над нелепостью зрелища. Зрелище и должно было быть нелепым, как любое поражение. Нелеп съехавший к уху галстук, задранная штанина, повисшие на дужке очки, нелепа яркая рубаха с оторванным модным воротником. Нелепы все цвета, кроме цвета плоти, и все одежды, кроме темного савана.
Привкус древности и бессмертия обжег мое горло сладостью тлена, сухих цветов, сандаловых испарений и той сотней оттенков, которыми благоухало запрещенное зелье в ночь перед рождеством. Его страшную вонь я расценивал теперь как благоухание. Это значило, что темные искусства признали во мне полноправного ученика.
Ведьмы на картине молчали, и я мог вытащить Снейпа из его бархатной скорлупы. Это был прекрасный шанс оказаться с ним один на один подальше от кладовки для метел, привести его в чувство и сделать своим должником. Протянуть, так сказать, руку помощи. Окончательно войти в доверие.
Но я более чем отчетливо представил его лицо, каким оно бывает всегда, если он не спит и не умер. Его ядовитый, ленивый голос, которым он говорит со всеми, кроме гриффиндорцев - "Что вам угодно, мистер Малфой?" или "Не верю своим глазам, Люциус - тебе пришла в голову идея меня приласкать? А почему не в спальне? Я вижу, что не дотерпел…" Почему я никогда не слышал в нашей гостиной гортанных интонаций, полных снисходительного ликования? Почему эта радость была подарена подонкам с Гриффиндора? Только ли оттого, что вызывать их ярость ему приятно? От того, что их ярость так проста, безыскусна и азартна? Мне казалось - у них троих существует заговор о допустимом нападении, такой же, как у нас - заговор безмолвного сопротивления. Мне показалось, что показная вражда Снейпа и гриффиндорских громил имеет ритуальную основу.
Я стоял у границы моего видения, мой лорд, и понимал, что на самом деле оно должно выглядеть именно так. Но прежде немыслимо было и представить, что его центром может быть урод Снейп. Это просто смешно. Урод Снейп в лучшем случае должен был греметь латами по коридору, а еще лучше - быть свидетелем, а не участником. Он же никогда не бывает участником, вы знаете. Его удел - выживать и выжидать.
Я стоял и поглощал отравляющие токи. Я не мог избавиться от мысли, что разыгравшаяся сцена и ее финал уготованы специально для меня. Они доказывают, что я для Снейпа - раскрытая книга. Что он читает там все, что хочет. Что пока я витаю в фантазиях - кто-то другой их воплощает с куда большим мастерством и куда более весомо. Эпически. Трагически. Или архетипически.
Я стоял в роли монстра, призванного греметь латами и неумолимо надвигаться на свою жертву. У меня и без вас, мой лорд, подвернулся шанс сделать со Снейпом что угодно. Теперь все можно было свалить на гриффиндорских громил. Но это "что угодно" поставило меня в тупик. Я не ощутил ни малейшего душевного движения от мысли засунуть его головой в туалетный бачок, подвесить под потолком с расстегнутой ширинкой, запереть в кладовке, наградить уродливым горбом, любовной горячкой или частично облегчить память.
Когда я, наконец, нашел свое "что угодно" - я испытал приступ тошноты. Наверное, у пришедшей в движение души случился приступ головокружения. И я предпочел остаться наблюдателем.
…Разумеется, вы догадываетесь. Может быть, вы это знали уже при первой нашей встрече. Иначе к чему эти упреки в предательстве? Как бы то ни было, как истый слизеринец я не протянул товарищу руку помощи, и не чувствовал раскаяния. Я оставил Снейпа там, где его место - в пыльном углу рядом с кладовкой для хранения метел - и, действительно, почти тотчас занял свое, подлинное. Без нежелательной двусмысленности, постыдности и тревоги. Все прояснилось.
Прежде всего, то, что даже пыльный угол у кладовки для Снейпа недостаточен. Мало того - угол каким-то абсурдным образом преображается от присутствия там Снейпа. И чем более жалким, оборванным, чумазым выглядит Снейп, тем торжественнее выглядит угол, и, соответственно, Снейп. Если бы он был в крови или в пятнах тины - пафос бы только возрос. Любая грязь на Снейпе окончательно лишала его черт человека и сразу погружала в пространство некого легендариума. Речные боги. Кровавые мученики. Горбатые горгульи. Взбесившиеся сатиры. Безумные оракулы. Парящие под сводами вампиры. Даже сортирный бачок вызывал опасные ассоциации с алтарем. Наиболее безопасным он выглядит в обыденной обстановке. Но выводы я сделать не смог.
Во-вторых, мое собственное место общественного мстителя. Совершенно очевидно, что роль, которую мне отводит Снейп - это палач. Почувствуйте разницу, мой лорд, хотя вам это все равно. Я долго примерял роль палача, и почти с ней сжился. Но теперь все прояснилось, и такую жертву я карать не хотел. Нет, она сулила слишком острое наслаждение, пока была жива, пока я мог играть. Но какое именно наслаждение, я понять не мог.
А понял я следующее: Снейп скорее умрет, чем признается в том, что сулит наслаждение ему. Чем испытает его публично. Изображая радость от бесконечных пикировок, он всех водит за нос.
Я никогда не имел власти над своим любопытством.
Я должен был знать, как это происходит у него.
Если вы думаете, что теперь я стал меньше ненавидеть Снейпа - вы заблуждаетесь. Я просто перешел к новой стадии борьбы - я вступил в битву с его головой.
Матушка написала мне, что думает дать летний бал, и вы, мой лорд, могли бы стать его подлинным украшением. Мне нужно было торопиться.
Я склонял Снейпа ускорить процесс приготовления зелья, чему он упрямо сопротивлялся.
- Северус, не мог бы ты э-эээ… меня выслушать? - останавливаю его на улице. Он движется в сторону Хогсмита, я возвращаюсь с тренировки. Валит мокрый мартовский снег.
- Тебе мало слушателей на трех факультетах? - Снейп провожает глазами нашу команду, которая усиленно машет мне руками и метлами, особенно старается Гойл, он несет мою метлу. Рядом трутся болельщицы с Хаффлпафф и Когтеврана, и при сравнении мисс Эболи и Снейпа я вынужден признать, что Снейп менее отвратителен.
- Я о нашем Деле. Хорошо бы закончить его до летних каникул.
- К чему такая спешка? - он ухмыляется. - Не уверен, что переживешь пляжный сезон?
- Ты закончишь Хогвартс, вот в чем дело! И что?.. - я складываю руки на груди и сверлю его взглядом. Мисс Эболи в стороне заняла оборону и намерена взять меня измором.
- Пожалуй, ради вашего спокойствия, - его ухмылка делается еще гаже, - я останусь тут еще на год.
- Да ну?! - тяну я. - С чего бы? Некуда податься после окончания? - я не верю ни одному его слову.
- Не ваше дело.
- Хочешь убедить меня, что ради моего спокойствия будешь еще год ютиться в конуре? - смеюсь я. - На такую ложь даже я не способен!
Он смотрит на меня с жалостью. Это очень обидный взгляд. Снег оседает в его волосах, и я не понимаю, зачем мы стоим на холоде, и сколько это будет продолжаться. Мисс Эболи зябко перетаптывается - один плюс, она может не выдержать первой.
- Люциус, - произносит он наконец. - Ты не знаешь, о чем просишь. Ты туп как настоящий спортсмен. Если я ускорю процесс, мы получим медленный яд, способный превратить человека в монстра. Что до конуры, то с некоторых пор в ней более чем комфортно.
- С чего бы?
- Ты освятил мою кровать.
- Что?! - я думаю, что ослышался.
- Вам что-то неясно, мистер Малфой?
- Что ты сказал про кровать?
- Думаю, мистер Малфой, вы ослышались.
Он резко кланяется и исчезает в снегопаде.
Однако я был настойчив. Я был согласен на медленный яд. Я изводил его, как мог, караулил в коридорах, пока он не сдался. Потому что от этого зелья, мой лорд, зависело мое будущее. Я достал Снейпу все необходимые ингредиенты. Кровь разных сортов. Магглского младенца, вынутого прямо из утробы. Могильные цветы. Все лавочники в Лютном переулке и даже родственники моей матери знали, какую выгоду они получат, если помогут мне. Они помогали. И только Министерство магии не знало ничего.
Наконец, этот день наступил - день второго этапа.
Уродство Снейпа перестало меня раздражать так сильно, как прежде - наверное, привыкнуть можно ко всему. К его колкости я тоже почти привык.
- Знаешь, Снейп, - сказал я ему накануне за завтраком, - мы ведь работаем вместе, так? Не кажется ли тебе, что из нас выходит отличная пара?
- Объяснитесь, мистер Малфой, - усмехнулся он. - Что именно вы имеете в виду?
- По правилам Темного Искусства конечный продукт берет поровну от своих создателей их сильнейшие качества, разве не так?
- Так происходит по правилам любого искусства, - рассеянно заметил он.
- Да? Тем более!
- Не улавливаю, мистер Малфой, вашу мысль. Вы обнаружили у себя какое-то сильнейшее качество?
- Представь, Север. И это то качество, которого у тебя нет.
- Любопытно, что это. Надеюсь, речь не о квиддиче и метлах, - он смерил меня взглядом, и меня посетило ощущение, что про кладовку для хранения метел он знает лучше моего.
- Нет, - рассмеялся я. - Это красота.
Снейп вежливо скривился.
- Твой нарциссизм куда заметнее, - ответил он.
- Тебе он тоже присущ, - заметил я. - Но без красоты выглядит куда нелепей.
- Злословие я тоже отнес бы к вашим весьма сильным сторонам, - предположил Снейп. - Однако я не улавливаю смысла разговора.
- Я просто хотел сказать, Север, что моя красота и твой ум - весьма сильное сочетание. Если состав впитает мою привлекательность, которую ты не отрицаешь, и твой интеллект…
- …То что?
- Ну, он, наверное, будет совершенством.
- Моли Мерлина, Малфой, чтоб не случилось наоборот.
- Что - наоборот?
- Чтоб варево не впитало мою привлекательность и твой интеллект. Это будет вершина Черного Искусства.
- Но я же говорю о сильнейших качествах!
- Действительно. Теперь мне это очевидно. - Он отвернулся.
- Тебе неинтересно то, что я говорю?
- Совершенно верно. Я не понимаю, мистер Малфой, зачем вам эти бессмысленные рассуждения.
- Да просто так.
- Недержание речи - весьма показательный симптом.
- Да что ты взъелся?
- У всякой пустопорожней болтовни есть свое назначение. Светские приличия. Нас это давно не касается. Самолюбование. Это касается вас, а не меня. Убийство времени. Когда я сижу рядом с вами, это касается меня, а не вас.
- Знаешь, Снейп, ты невыносим. Я просто хотел сказать тебе нечто приятное.
- Для того, чтобы как следует льстить мне, мистер Малфой, вам не хватит интеллекта. А для того, чтобы соблазнить - красоты. Поэтому пейте свой тыквенный сок молча.
Я зависел от него - и глотал обиду. Я проклинал его язвительный, беспокойный, изворотливый мозг, которым он мучил меня без малейшего наслаждения. По привычке.
Когда я спустился в его лабораторию, я принял решение молчать.
Знаете, мой лорд, что самое отвратительное в жизни волшебника? Не знать, в чем именно ты участвуешь. Снейп ни слова не сказал о том, что будет происходить. На мои вопросы он отвечал односложно: "Тебя как ассистента это не касается". Хотя вам и не должно быть до этого никакого дела, я возложил на эту ночь совершенно определенные надежды. Вопреки расхожему мнению, что жизнь ваших слуг - одна сплошная оргия, с которой могут соперничать лишь старшие курсы Хогвартса, Снейп для меня был совершенно недоступен. На своей территории он пресекал малейшие попытки сближения, к тому же посреди всех этих колб, стеллажей и прочего рабочего инвентаря они были более чем неуместны. Он вел себя так, словно я зачумлен. Его передергивала гримаса брезгливости, если я касался его руки, плеча или колена. В лучшем случае он оставался равнодушным, застывал и с ухмылкой изучал мои жесты. Его дрожь пропала, ток не ощущался. Он все взял под контроль. Я ни разу не смог заманить его к себе, хотя у меня, как старосты, была отдельная комната со всеми удобствами.
- Меня тошнит от спортивных плакатов, - изрекал он. - А книг ты не держишь. Таким образом единственное, на чем я смогу там остановить взгляд - твоя кровать.
- Кстати, Север, у меня и впрямь недурная кровать…
- Может быть, она и есть объект твоего тайного хвастовства?
- Тебя это смущает?
- Нет, меня смущает то, как ее предстоит использовать. Разговаривать нам не о чем. Чай мы пили только что. Правильно ли я понимаю, ты приглашаешь меня посидеть на твоей постели?...
- Отчего же, ты можешь сходить в душ…
- Разумеется. После постели или до?
…Он видел меня насквозь, и оттого был совершенно недоступен. Понятия "невинное предложение" для него не существовало. Он везде изыскивал подтекст. Чтобы не чувствовать себя постоянно уличенным, я мог либо многозначительно смеяться, либо молчать и ждать.
Действительно, когда я вспоминаю этот период, то вижу, что я постоянно неискренне и натужно смеялся. Словно произносил заученный текст заклинания.
Таким образом, Снейп навязал моей игре некие условия, в рамках которых я мог рассчитывать на близкое общение с ним только на его территории и только во время этапов ритуала.
И вот, возложив надежды на второй этап, я вынужден был жестоко обмануться. Я улыбаюсь, когда пишу это. Наверное, это смешно и даже довольно мило. Второй этап, начавшийся как и первый, не требовал никаких совместных действий, кроме порционного добавления ингредиентов в нужный срок, чтения заклинаний и прорвы времени на дистилляцию. Самым трудным было ожидание. Для меня - вдвойне. Сто одиннадцать минут варки. Семьдесят две минуты выпаривания. Пятнадцать минут дистилляции. Потом все сначала. Снейп все это время провел на ногах. Мне он доверил мешать котел. Двадцать два раза по часовой стрелке. Семь раз по часовой стрелке. Пятнадцать минут отдыха. Пары спирта, сандала, перебродивших ягод, жженой кости и прелой листвы стелились над полом, но все равно я чувствовал себя так, словно выпил бутылку виски. Ингредиентов было очень много, и с добавлением каждого последующего я чувствовал себя все хуже. Надежды таяли, пока не испарились. Снейп крошил, ссыпал, вливал и ронял составляющие почти беззвучно, но его губы постоянно шевелились. В клубах поднимающего пара я отчетливо видел только его руки.
Мы почти не разговаривали. В середине ночи я понял, что не могу вымолвить ни слова, кроме "Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать…"
Когда все закончилось, я еле стоял на ногах. Возвращение к себе, поход по коридору, отпирание дверей и надевание пижамы представлялись очень трудным мероприятием.
Тем не менее, я отправился в комнату Снейпа, куда забросил свою одежду. У меня не было никаких мыслей. Все умерло над котлом.
Снейп разбирал перегонные кубы и уничтожал следы работы.
Я рухнул на его кровать, и понял, что уже не встану. Даже если он выльет на меня расплавленный свинец. Даже если он будет до утра перемывать мне кости. Ничто не имело значения.
Когда он вошел, я почти провалился в сон. Край сознания лениво отметил его появление.
Он не сказал ни слова. Пробормотал нечто вроде "Смело!", передвинул мои ноги и лег.
Тут, мой лорд, располагается весьма странное событие. При всей его очевидности, я не знаю, как к нему относиться. Я не могу сказать, что не ожидал этого. Но в моих ожиданиях все выглядело иначе.
В моих ожиданиях я, полный сил, коварства и великолепия, выступал инициатором игривой близости и соблазнял алхимика, который, потеряв голову, просил меня ради Мерлина довести его до финала и не бросать на полдороге. Что мне, холодному, бесстрастному и любопытному, было безразлично. Мольбы звучали в моих ушах победной музыкой. Я владел положением и мог тянуть процесс сколько вздумается, пока каждый фрагмент Снейпа, включая дыхание, жестикуляцию, сердечный ритм и голосовые обертона не станет мне понятен. Когда я наиграюсь, я его пощажу. Может быть.
И вот, мой лорд, заветный миг настал. Все было в моих руках кроме одного - самообладания.
Я понял это очень быстро. И испугался.
Потому что это было ненормально.
Сон сняло как рукой. Ничего подобного я не испытывал ни разу в жизни - ни со своей теперешней женой, ни с десятком других людей, на которых оттачивал свое мастерство, которыми забавлялся от нечего делать, которые желали меня, и чьи мольбы в конечном итоге были далеки от победной музыки. С людьми, которые были красивы и искусны. И которых я выбирал как лучших.
Я почувствовал, что от меня самого пошел ток - из пальцев, из ключиц, из бедер, из висков, словно раскрылись неведомые врата, и из врат хлынула армия. Я не мог ее остановить. Мне слышался лязг, топот, скрежет, гул, латный стук - если кровь шумит, она шумит всем своим составом. Я был ей раздавлен. Ни о каких играх больше не могло быть речи - я не понимал, что со мной происходит. Из моего тела хлестал убийственный поток, и все места его выхода ныли тягучей, синей болью. Я даже не могу сказать, был ли я возбужден. Желал ли я этого человека. Я умирал рядом с ним - это все, что можно было сказать с определенностью. Я умирал оттого, что был с ним разделен.
Снейп лежал на краю кровати, и даже его кое-как запахнутая мантия была от меня далека. Он был неподвижен, как покойник - я видел остроносый профиль и сплетенные на груди руки. Его ноги тоже были скрещены, словно он стремился занять как можно меньше места. Как просить его о помощи? Я вообще не понимал, жив он или нет.
Я не мог встать и уйти, потому что от простой попытки откатиться подальше у меня заныло сердце - там тоже что-то вскрылось, и поток хлынул еще и из него. Я видел синюю дыру с припухшими краями, из которой шел грязно-коричневый поток. Я знаю, как умирают те, кто разделяет соединенное магическим актом и самой природой. Их душит собственная кровь. Я, мой лорд, впервые испугался не за свою репутацию, а за свою жизнь.
Наконец, напор крови немного ослаб. Ровно настолько, чтобы я понял, что не знаю, куда девать свои руки. Что-то покинуло меня навсегда. Что-то, с чем не жаль было расстаться. Легионы вышли, и из открытых врат теперь сочился молочный эфир. Это было болезненно, но не столь ужасно. Мои руки налились этим эфиром и казались больше меня самого. В нехорошем предчувствии, что с них станется тоже начать меня душить, я выбросил левую как можно дальше и сжал покрывало.
И тут на нее осторожно опустилась снейпова голова.
Весь мой эфир разом кристаллизовался. Это неописуемое ощущение, и, я уверен, совершенно вам недоступное. Я словно лежал на драгоценных камнях, и весь воздух в комнате светился ими. Ощущения были настолько яркими, что я боялся пошевелиться. И тут, мой лорд, я ощутил на своей левой ладони, разжавшей хватку, поцелуй.
Понимаете ли, с обычным сексом это не имеет ничего общего. С необычным тоже, потому что в поисках подобия я пробовал все. Даже с очень хорошим и очень дорогим сексом это не имеет ничего общего.
Потому что любой секс после этого невыносимо пресен.
Мне показалось, что я теряю сознание. Все кристаллы распались на мельчайшие искры, я полностью ослеп от их кружения. Моя ладонь конвульсивно сжалась вокруг чужой кисти. Мне ответили рукопожатием. И это означало согласие.
Мы соединились моментально. Раздвоенный язык змеи. Моя голова так кружилась, что я не решался открыть глаза. Я вжимался в знакомую плоть уже не от боли, а от радости. Она так щемила мне грудь, что если б я мог, я бы разрыдался.
Моя боль уходила медленно, но неостановимо. Все, что было занято ей, оставалось пустым и звенящим. И в этой пустоте действительно рождались слезы.
Они не были влагой, когда потекли из-под моих закрытых век. Более всего они походили на сжиженный свет. Он озарял все, чего касался.
Его плечо. Я не смел открыть глаза, потому что теперь видел не ими. Каждая клетка моей кожи обрела зрение. Ландшафт его воскового плеча, горная гряда позвоночника, вечерние равнины, пересеченные тенями плывущих облаков, песчаные пляжи, на которые накатывает пена, и оставляет, отступая, влажные следы. И тени облаков, и отпечаток волн на суше являлись письменами, буквами, стигмами, но головокружение не давало их прочесть. Они раскалывались, открывая ток подземных рек, их берега, поросшие асфоделями, разрушенные склепы, прогретые камни, исчерченные знаками, диаграммами, картами светил. Внутри каждой искрились пульсирующие маятники, золотые циферблаты, стеклянные колонны, серебряные стрелки, постаменты и ступени, с которых на меня взирала латынь - каждая ступень была исписана, как книга. Гранитная арка, сколотый гербовый щит, изъеденная временем древесина, ветви вен, стволы артерий, алая листва, сорвавшиеся дождевые капли. Они просачивались в землю, и тотчас проступали багровыми иероглифами, вся земля, сколько хватало зрения, была сплошным текстом, над которым горели медные маяки и синие планеты. Практически не шевелясь, просто обхватив его руками, я был полностью внутри него.
Я не шевелился, потому что его руки расплавили все мои представления о норме. Я ощущал их везде, снаружи, внутри, на изнанке глазных яблок, на шее, между лопаток, между ребер, в каждой части живота, под коленями, на выступах локтей, но более всего - в предсердии. Я не мог сосчитать, сколько рук у Снейпа. Они оставляли на мне сияющие полосы, и все, чего касались, обертывали в глубокий, густой бархат. Я находился в Снейпе и светился внутри него, как бриллиант. Он словно снял с меня окислы, пыль и патину - и накрыл собой. Ощущение чистоты и правоты, идущее от него, было фантастическим.
В этой правоте все было правомерным. Мужчина в моих объятиях потерял признаки пола, и мои собственные растворились. Я был ему братом, женой, сестрой, мужем, учеником, его создателем и содержимым его сокровищницы.
Полагаю, вас интересует вопрос, переспали ли мы в конечном итоге. Полагаю, это интересует всех, кто со мной знаком.
Я хотел. Ничто мне не мешало, как и ему. Мой организм был в полной готовности, и когда я ощутил его губы на своих - я буквально взлетел над ним. И случайно открыл глаза.
То, что я увидел мой лорд, поразило меня. На его бледном лице и в раскрытых глазах, которыми он все это время смотрел на меня, лежал оттиск такой красоты, которая не имеет названия, которая в мире постоянно ускользает, и которая никогда не появлялась на лицах моих любовниц даже в момент наивысшего наслаждения. Эта красота была так близка к страданию, словно знала свой краткий век. Но именно это четкое знание меры и времени делало ее бесконечной.
Его глаза не были затуманены, как бы мне того не хотелось. Они смотрели прямо в глубь моих, когда его рука поднялась и распустила мне волосы. Пролившись вперед, они скрыли от меня его лицо.
Я очень ясно понял, что хочу навсегда запомнить это лицо таким, потому в нем было не только мое возмездие, в нем было нечто неуловимое, моментально ставшее самым важным. Что-то, что заранее оправдывало меня
Я шевельнул бедрами, но не получил ответа. Я не поверил и повторил. Руки Снейпа сомкнулись на моем горле, но это был не жест угрозы. Он словно отдалял мое лицо, чтобы получше рассмотреть его. Его собственное подернулось тенью скуки.
- Кто-то из нас должен получить удовольствие? - спросил я глазами.
- Думай о себе, - молча опустил он руки. Из рукавов его черной мантии они были видны по локоть.
Входить два раза в одну и ту же реку - очень дурной тон.
…И мое желание думать о себе моментально пропало. Руки проехались вдоль разведенных локтей и запястий - и переплелись пальцами с его. Два замка закрылись, и части змеиного языка сошлись.
Я влетел куда-то между стрелок, золотых циферблатов и мерцающих шестерней, и парил там до рассвета. Меня не покидало ощущение, что я сам лежу на алтаре.
…Разумеется, мой лорд. Что еще можно ждать от человека, присутствие которого и сортирному бачку присваивает неподобающие ассоциации?
Если бы я думал отправить вам это письмо, я задал бы вопрос - а что чувствовали вы, мой лорд, когда взяли его на полу моей спальни? Он допустил вас до своих глубин, или вы удовольствовались разорением поверхности?
Понимаете ли, вы оба - и вы, и Снейп - были уверены, что уели мое самолюбие своей беспардонной близостью, что я мечусь рядом от зависти или от обиды. Вы были так поглощены собой, мой лорд - а возможно, и Снейпом - что не удосужились понять, что со мной происходит. Вы думали, я желаю только вас.
Невыносимо. Присутствовать. При кощунстве.
Думаете, вы бы взяли его, если бы не ваш Империус? Зачем тогда вам понадобился Империус? Хотели облегчить себе задачу? Хотели, чтобы он под вами молчал?
…Он и так молчит. Он разговаривает беззвучно. По его прищуренным глазам, по механике его движений, по линии его подбородка я видел, как он презирает вас. Презирает каждую секунду. Очень громко. Потому что вы не доставили ему ни наслаждения, ни ошеломляющей боли. Он презирает вас за то, что остался в сознании.
Он потерял его потом.
После того, как вы сняли Империус.
Я не считаю насилие аморальным, насилие - крайняя форма нужды. Иначе я не был бы вашим слугой. Если вам нужна чужая жизнь, потому что она вам - помеха, это не вызовет ни одного возражения. Если вам для увеличения силы нужна чужая боль, мы дарим вам ее. Кровь магглов для ритуалов. Их смерть для воспитания уважения к вам. Ликвидация грязной крови для возвышения крови чистой. Я не скажу ни слова против. Кощунственно насилие без малейшей нужды. По привычке.
Когда вы воспитывали Снейпа Круциатусом, я был на вашей стороне. Его воля и разум нуждаются в коррекции. Но его нежность в коррекции не нуждается.
Я уверен, вы это прекрасно видите, как и то, что приблизиться к нему без Империуса у вас не было шансов. Это для меня так же очевидно, как и то, что если бы я не пережил исход отравленной крови, он бы меня до себя не допустил.
Не думаю, что ошибусь, если предположу, что этот Империус он спровоцировал сам. По некому ритуальному договору.
И оттого, что я не понимаю, зачем это ему понадобилось, я ненавижу его еще сильней.